Сергей Пилипенко - Ричард – герой полей

Совсем забыл сказать, что на тот период была у меня всего одна лошадь, а так их полагалось две, на смену. Все-таки тяжеловато им было под нами.

Вторая – моя старушка, погибла совсем недавно в бою. Какой-то дикий зверь напал на нее, да так и загрыз.

Я, конечно, отогнал его, но было уже поздно. Так моя старушка скончалась, и мне приходилось сейчас думать о другой.

Но где ее достать? Народу-то тьма подсобралась и каждому надо. Может, кто предложит. Пойду, посоветуюсь с хозяином.

Я так и сделал. Обойдя свой стол, подошел к стойке и поманил пальцем того, кого хотел. Тот сразу подбежал, что-то лепеча про себя.

Тевтонов они боялись больше смерти. Потому, любое приказание исполняли мгновенно.

– Эй, ты, – обратился я к тому, стоявшему передо мной в такой позе, что захотелось сразу голову снести своим топором.

– Я, я, – что-то залепетал он снова и еще ниже склонил свою голову.

Я слегка стукнул его по затылку, а затем взял за шиворот и немного приподнял. Рубаха затрещала, но выдержала.

Хозяин испуганно задергался и его взгляд остановился перед моим.

– Лошадь имеется в продаже? – задал я ему самый простой вопрос.

– Я, я, – закивал тот головой, и я его сразу отпустил.

– Куда идти? – строго спросил я и посмотрел на него сквозь свои узкие щели маски.

– Битте, битте, – залепетал снова хозяин и, протянув руку, почти побежал вперед меня.

Я пошел следом за ним в какую-то узкую дверь, за которой, как мне показалось, слышались похожие голоса на этот его лепет.

Пройдя внутрь, мы оказались сразу на кухне, где работало много народу, готовя нам всем еду.

Я огляделся. Лошади нигде не было видно. Тогда, я сурово взглянул на хозяина и почти поднял руку для удара.

– Найн, найн, битте, – снова затараторил хозяин, уворачиваясь от моей руки и продолжая свой путь дальше.

Я его понял и потому двинул следом, осматривая собравшихся работяг с гнусно кривыми рожами и жалкими туловищами.

Почти такими же были и женщины, торопливо отворачивающиеся в сторону при виде такого гостя. Все боялись тевтонов, а уж эти и подавно. Им действительно было чего бояться.

Попадая в руки, они подолгу блудили рядом с ними, пока не надоедят, и тевтон сам не отпустит. Таков был закон.

Правда, его никто не писал тогда, но он свято чтился всеми, ибо ценой неисполнения была кровь.

Я подметил одну и двинул было пальцем в ее сторону, но вдруг вспомнив, что здесь не за тем, снова махнул рукой и зашагал далее, больше не поворачиваясь в ее сторону.

Вздох облегчения послышался с той стороны, но я сделал вид, что не заметил того, хотя мог бы и наказать, как это делали всегда другие.

Это было равноценно предательству. Конечно, такие вольности не допускались в отношении высокопоставленных особ в том же облачении, но случалось всякое.

В пылу сражения все наряды путались, и уже не было разницы между простым тевтоном и каким-нибудь рыцарем града.

Так они назывались, так как жили в замках или где-то в домах, имея семью и прочее хозяйство.

Что же в отношении женского пола, то здесь разницы не было никакой.

С тевтоном шла любая. Исключение составляли лишь те, кто нанимал, то есть их семьи и так далее. Но ведь это время от времени менялось.

Потому, тевтоны могли довольствоваться тем же в другой раз. В общем, правил не существовало. Значение имела только плата. Они платили за свою жизнь.

Мы ее сохраняли, пока, либо не кончатся деньги, либо пока с нами расторгнут договор.

Конечно, богатые жили богаче и могли всегда откупиться. Потому, из богатых семей мало кто уезжал с каким-нибудь тевтоном. Скорее всего, уезжали деньги, которые тут же тратились и завоевывались вновь.

Такая была жизнь. Жизнь очень сложная и непростая. Повсюду гуляли смерть и насилие. Над властью не было власти, кроме самой власти денег. Так можно кратко охарактеризовать тот период.

А сейчас, я сделаю небольшое отступление, чтобы поговорить о самой власти, о ее величии, причинности, развязности, ее стадности, беспутничестве и, наконец, об особой безбожности в поголовном наследии людском.

Что можно сказать о ней самой, о той самой власти?

Кем она дана и почему процветает так везде и повсюду среди всего люду?

Трудно ответить на все сразу, но попытаюсь ответить целиком.

Власть – то есть завоевание душ человеческих душами другими, более и более угнетенными жаждой любого обогащения. Это есть прелюдия самой структуры власти.

А, что же такое она сама?

Власть – то есть сила умения одного или нескольких упрочить славу и вовлачить в обтяжный труд всего прочего, что подчинен его или их силе.

Это есть краткая характеристика самой власти. Но есть более обширная и как бы расходящаяся по сторонам, исходя от условий бытности, в целом состава ума и состояния самого тела.

В быту властность теряется. Она возникает только в не таковом. То есть, когда из того же труда и быта выделяется всего одна единица, желающая в нем не принимать участие.

Это закон возникновения властной единицы труда.

Слабость ума многих не позволяет охватить это и открепить эту власть от самих себя. И она же не подтверждается силой самих тел.

Значит, величие власти – сила ума и сила тела совместно. Это принцип самой власти и ее узаконено нарезанного труда будь кому.

Сила власти – это понятие несколько обширное, ибо сочетает в себе самые различные формы гипертрофированного нечеловеческого трудового исполнения повинности.

Иначе говоря, это аспект работы тех, кто не подчинен ей самой, а переподчинен только узаконенной кем-то силе состояния власти.

Само состояние власти – это удел труда многих элементарно простых единиц того же нечеловеческого труда. Или, это допущение ошибок в процессе высвобождения трудоисполнимых единиц из одного и того же слоя состава населения.

Трудно характеризовать любую власть.

Но власть всегда подразделяется на власть силы и власть ума. Обоюдного сочетания пока не происходит, или не происходило до сих пор. Даже самые выдающиеся деятели не попадают в факт данной категории. Почему так?

Потому что, любой факт истории неминуемо влечет за собой гибель каких-либо людских ресурсов, а это – явное отсутствие ума у той самой власти.

Кроме этого, любое чинопочитание – есть предательство со стороны ума и явное использование авторитета силы.

Значит, власть до такой степени несовершенна, что способна не воспринять уму, а оттолкнуть его и

насадить явно только силу.

Это первое бессилие любой власти. Второе бессилие будет звучать так.

Любая власть, осажденная на умственном безразличии и исполняющая только свою целенаправляющую роль, будет безвластием на местах и осуществлением той же воли силы или насаждения ее с более низкостоящей ступени иерархии роста.