Гвин Томас - Всё изменяет тебе

— И прекрасные же горы здесь! — сказал торговец скобяными товарами. — Люблю низкие, спокойные горы! А те, что севернее, высокие, изломанные, вызывают во мне отвращение. Что — то слишком уж много в них величия, знаете ли! А вот эти круглые небольшие предгорья как раз по моему вкусу. Прямо будто рукой человеческой сделаны…

— А я люблю всякие горы.

— Даже высокие, мрачные, суровые?

— Величина меня не пугает, — ответил я, поглядывая на высокую тулью касторовой шляпы моего молчаливого соседа.

— Значит, отсутствие городских удобств не волнует вас?

— Нисколько. Я живу в горной глуши, где козлы недовольно ворчат на нас, если мы ведем себя слишком по- человечески.

— Мне думается, что осенние краски в этом году богаче, чем за многие прошлые годы. С этим вы согласны, сэр?

— Меня это радует. Хотя я не очень — то люблю осень как время года. Уж очень настойчиво она призывает соблюдать тишину и держать язык за зубами. И все же приятно видеть какое — то разнообразие в жизни растений, даже когда они оголяются.

— У вас меткий глаз, сэр. Смею ли я спросить, чем вы изволите заниматься?

— В данный момент слушаю вас и стараюсь сам хранить молчание. Продолжайте, сэр, высказывать свои ценные суждения. Мне редко выпадает счастье беседовать с настоящим путешественником.

— Благодарю вас, очень вам признателен. Что за удовольствие проехаться в карете общего пользования, не рискуя, что тебя обязательно окрестят пустомелей!

Он украдкой взглянул на обладателя касторовой шляпы и перешел на шепот.

— Откровенно говоря, сэр, у меня здесь было довольно- таки печальное дело.

Мой собеседник посмотрел на меня, подняв брови кверху и вобрав внутрь губы.

— Кто — нибудь умер?

— Еще хуже. Из — за забастовки и угрозы бунта доставка фасонного чугунного литья, на котором мы специализировались в наших отношениях с заводами Пенбори, почти совершенно прекратилась. Наши заказы этим заводам, конечно, не так велики, как те, которые они могли бы получить от правительства его величества, но, по — моему, если рассматривать вопрос в плане отдаленного будущего, то именно предметы мирного обихода способны поддержать торговлю нашей страны. Бунты, потрясения и кровопролития имеют только ограниченную продолжительность на этом свете, домашняя же утварь вечна. Внешняя форма ее может подвергаться изменениям, но принципы ее бессмертны.

— Вы так полагаете?

— Всенепременно. Но, благодарение богу, мистер Пенбори может опять облегченно вздохнуть. Вы, верно, слышали, что двое из вожаков приговорены к смерти?

— Да, я слышал об этом.

— Один из них, как я прочел в сегодняшней газете, помилован. Другой же, некий Адамс, и является фактическим злоумышленником. Помилованный, как разъясняет моя газета, — это какой — то юродивый — подставной дурак, которым Адамс пользовался, чтобы отвлечь подозрения от себя. Вся надежда на то, что в своем теперешнем уединении Адамс толково использует предоставленный ему срок, помирится с богом и сделает подробное заявление, которое в будущем отвратит его друзей от подобных шагов. Этот Адамс, по всей видимости, настоящий негодяй. Мысль о нем портила мне настроение во время поездки. Подумать только, что этот человек наделал! По его вине вызваны войска, по его вине возникли затруднения и причинены большие убытки общественной торговле. В погоне за удовлетворением собственного честолюбия он сыграл на бедственном положении некоторой части нашей трудящейся бедноты; какого — то полоумного бродягу — менестреля использовал как наживку и как козла отпущения. Я не из жестокосердных людей, сэр, и тем не менее я питаю надежду, что Адамсу будет начисто отказано в любом материальном или духовном удовлетворении. Я надеюсь, что от страха и угрызений совести каждый час ожидания виселицы кажется ему годом. Я надеюсь, что ему дано будет в полной мере вкусить от той смертельной тоски, которая была и всегда будет достойным возмездием для всех, кто отказывается идти в ногу с другими и согласно действовать с ними.

Я постучал в крышу кареты.

— Вам нехорошо, сэр?

— Нет, но я забыл кое — что. Мне необходимо вернуться!

— Возницы обычно неохотно останавливаются между станциями.

— Придется остановиться. Кучер, эй, кучер!

Дамы заткнули уши пальчиками. Я все крепче и крепче стучал в тростниковую крышу кареты.

— Стой, слышишь?

Карета замедлила ход, и послышались гневные и рычащие голоса кучера и почтальона, вопрошавшие, что случилось. Ткнувшись в колени джентльмена в касторовой шляпе и его соседа, я соскочил на дорогу. Прикоснулся к шляпе и бросил худощавому разговорчивому господину:

— Не болтай так развязно о смертельной тоске, братец. Царство ее — странное и ужасное, даже врагу своему не пожелай ее, пока сам не заглянешь во все уголки этого царства.

Я с треском захлопнул дверь.

— Как далеко мы отъехали от Тодбори? — спросил я кучера.

— Шесть миль.

— А сколько до Мунли?

— Если пересечь эти холмы в западном направлении — миль десять, а может быть, и больше.

— Спасибо.

Я еще раз кивнул сухопарому господину.

— Между нами, дураками, говорю тебе, парень: думай, как следует. Даже я надеюсь когда — нибудь прорваться сквозь туман…

Я медленно сошел с дороги и двинулся по тропе, ведущей на Запад. Только один — единственный раз я бросил взгляд на карету, которая уже снова катилась вдоль прямой, ползущей в гору дороги.

Еще даже раньше, чем я достиг вершины холма, с которого можно было разглядеть Мунли, я увидел тяжелую тучу дыма — стало быть, заводские печи опять начали работать. На самом гребне я присел отдохнуть, все еще гневно подергиваясь от неожиданного оборота мысли, с силой вырвавшего меня из почтовой кареты и направившего мои стопы к тому самому месту, которое я так жаждал забыть. Подо мной находились четыре домика, один из которых — крайний правый — принадлежал Кэтрин Брайер. От одного вида этого домика я почувствовал острую боль. Султан легкого дыма развевался над его кровлей. Трубы трех остальных строений совсем не дымили. Сами домики выглядели совершенно необитаемыми. Я все еще спорил с собой: стоит ли мне зайти к Брайерам или не стоит? Теперь — то Кэтрин уже знает, конечно, о том, что я на воле, мое появление не будет для нее неожиданным ударом, не обострит ее горестного состояния. Но у меня не хватало духу встретиться с ней, с миссис Брайер или с кем — нибудь другим, кто пожелает глубоко разворошить мою душу и выпытать у меня, что я передумал и перечувствовал с тех пор, как меня извлекли из убийственно мрачной ямы, в которой Джон Саймон все еще остается и поныне. Я с проклятьем вскочил на ноги и резко повернул вправо, к проезжей дороге, которая должна была привести меня в Мунли.