Пенелопа Лайвли - Чтоб не распалось время

— Спокойной ночи.

В комнату вошел отец и поцеловал ее так же тщательно и неторопливо, как он обычно давал ей двадцать пенсов на карманные расходы в субботу утром. И это не потому, что он меня не любит, просто он серьезно относится к деньгам. Он всегда точно знал, сколько у него в кармане денег или сколько у него должно быть денег. Так же, как он чистил вечером ботинки — всегда в одно и то же время. И прежде чем выбросить газету в корзину, всегда складывал ее, как положено, — первой страницей вверх. Он был очень аккуратным человеком. Я тоже аккуратная, подумала Мария. Наверное, аккуратность передалась мне по наследству, как и мамины прямые волосы. Но в голове, в мыслях у меня полный беспорядок. А вот хорошо бы можно было бы залезть кому-нибудь в голову и послушать чужие мысли, как радио, — так интересно. Неужели они такие же запутанные и странные, как и мои? И, думая об этом, Мария незаметно заснула.

Ей показалось, издалека доносятся звуки рояля (хотя утром она уже почти ничего не помнила) — та же песня, которую она пыталась наиграть, только в лучшем исполнении.

— Ну, что будем сегодня делать? — спросила за завтраком миссис Фостер. — На пляж пойдем или как?

— Или как.

— Что?

— Не знаю, — ответила Мария, и над столом скрестились два не очень дружелюбных взгляда. Миссис Фостер подумала: от Марии никакого толка; Мария подумала: могла бы уж мама предложить что-нибудь поинтересней.

— В таком случае поедем со мной в город, в библиотеку, — сказала миссис Фостер. — А потом погуляем по «Чайке».

— По чему?

— Так называется мол. По нему можно гулять. Он очень древний. Кажется, там в конце продается мороженое, — добавила миссис Фостер без энтузиазма.

Мария холодно посмотрела на мать. На самом деле она думала не о мороженом и не о перспективе прогулки по молу и не хотела холодно смотреть. Просто она вдруг поняла, что ей самой нужно в библиотеку, а когда она погружалась в свои мысли, на ее маленьком бледном личике всегда появлялось выражение холодности. Это часто приводило к непониманию.

— И не смотри так сердито, — упрекнула ее миссис Фостер.

Когда они выехали на дорогу, Мария впервые заметила: а у дома есть название. Хорошо же его замаскировали — кто-то просто вырезал буквы на колоннах у ворот, на белой штукатурке, и никак их не отделал: белое на белом фоне. ДОМ С КАМЕННЫМ ДУБОМ.

По крутым улочкам они спустились на машине в город. Когда кругом асфальт, дома, стены, магазины, фонарные столбы, трудно представить, что внизу — естественная форма поверхности, земля, камни. Однажды в центре Лондона, на Оксфорд-стрит, Мария вздрогнула, увидев, как рабочие подняли плиту мостовой, и под ней оказалась бурая земля. Словно новая шумная улица из стекла и бетона обнажила свои тайные корни. Но в этом маленьком приморском городке корни смело лезли наружу, ведь городские стены и некоторые дома были сделаны из местной скальной породы. Приятно думать, будто дома выросли из почвы, как деревья, трава и кусты, да так и остались стоять, гармонируя с оловянным небом и бледно-зеленым морем. Когда они проезжали по улице, застроенной стандартными домиками, около окна с сетчатыми занавесками и пластмассовыми цветами в вазе на подоконнике вдруг сверкнул свернутый спиралью аммонит, навечно вмурованный в стену.

Наконец они прибыли в библиотеку, и миссис Фостер сразу же втянулась в сложный процесс приобретения временных читательских билетов. Мария отошла в сторону и начала искать то, что хотела. Много времени не понадобилось: библиотеки становятся услужливыми, как только с ними освоишься. «Деревья», как она вскоре обнаружила, относились к «Ботанике», и вот перед ней толстая книга с массой иллюстраций деревьев всех форм и размеров. Она нашла, что искала, и, удовлетворенная, спокойно села читать. Quercus ilex — дуб каменный, произрастает в садах и парках, дерево крупное, листва темно-зеленая, кора коричнево-черная с глубокими трещинами, завезено из Южной Европы в XVI веке.

Над плечом Марии возникло лицо матери.

— Что ты читаешь?

Мария молча показала.

— А-а, — протянула миссис Фостер. — Дерево, о котором ты говорила.

И, помолчав, добавила:

— А ты была права. Похоже, это действительно разновидность дуба.

Мария ничего не ответила. Она закрыла книгу, аккуратно поставила ее обратно на полку и пришлепнула, так чтобы она встала в ряд с соседями.

— Да, наверное, он ошибся, — признала миссис Фостер после короткого молчания, странно поглядев на дочь. — Бывает.

Она хотела еще что-то добавить, но передумала.

Они молча вышли из библиотеки, аккуратно неся книги под мышкой, и спустились по ступенькам на улицу. Когда они повернули к гавани, миссис Фостер сказала:

— Конечно, когда все время сидишь в городе, об этом мало что знаешь. Все деревья кажутся одинаковыми.

— Не совсем, — возразила Мария.

Мать удивилась.

— Ну да, если приглядеться.

И, немного помолчав, спросила:

— А вы в школе проходите растения?

В ее голосе прозвучало уважение. Как будто она разговаривает не со мной, а с каким-то важным человеком, подумала Мария.

— Не очень-то, — ответила она, вспомнив школьные растения — бобы в банках из-под джема с вонючими промокашками, непомерные, закрученные спиралью белые корни, горчицу и кресс-салат на кусочках фланели. Не это я люблю, подумала она, а названия. Ведь каждое растение, дерево или цветок имеет свое название. Дуб каменный и дуб трехдольчатый, черешковый и бесчерешковый…

— Что? — спросила миссис Фостер.

— Ничего.

Они уже подошли к маленькой гавани. Лодки в ней были под стать воде: ялики и гребные шлюпки, франтовато покрытые свежим слоем белой краски, живо блестели черными и синими названиями — МОЯ ЛЕДИ, КОСАРЬ-II, ГАЕР. Пахло смолой, бензином и рыбой. Лодки покачивались в защищенной воде, поблескивающей масляными пятнами; со стороны моря волны лизали камень и бились о мол, и пена рисовала мраморные разводы на зеленой воде. Они шагали по изогнутой каменной стене, разделявшей два мира. В уютном, упорядоченном мире гавани каждая лодка имела своих обожателей: они ее холили, сворачивали кольцами веревки. Над объедками — апельсиновой кожурой, хлебными корками, разваренными чаинками — галдели белые чайки. А за молом море вело себя, как хотело, и чайки там казались более дикими и знающими: качались на волнах, сложив крылья, или свободно парили по ветру, порой проносясь так низко, что их широко раскрытые глаза вдруг оказывались вровень с глазами Марии. Интересно, как делятся чайки: на тех, что довольствуются вздорной жизнью в гавани, и тех, что предпочитают терпеть лишения в открытом море, или все чайки живут и там и там, или как? Она посмотрела вверх, на поля, бегущие вдаль за городом, и увидела чаек, разбросанных на свежевспаханной полосе, а может, есть у них и третий образ жизни — на суше? Наверное, самые умные чайки пытают счастье везде и потом кормятся там, где больше пищи, и становятся самыми жирными, но и самыми сильными.