Владимир Ляленков - Просека

— Ну что, друзья? — Маленькие его глазки лукаво смотрят на нас. — Кажется, пора сделать большой перекур? Выдохлись?

Мы трём лица, шеи. Не отвечаем. Меня даже зло берёт: чего он улыбается? Сам только топчется вокруг своего нивелира!

А он говорит:

— Вы особо не стесняйтесь и не волнуйтесь: такое творится со всеми в тайге. Это не от работы, а от комаров. Вы ещё долго продержались, скажу вам. У нас есть кадровые рабочие, которые и месяца не выдерживают. Неделю-полторы поживут в деревне, потом уж возвращаются. Чего молчите? Делаем большой перекур? Два дня порыбачим, суток трое в деревне пооколачиваемся.

— Давайте?

Я смотрю на Диму, Федотова.

— Давайте.

С трудом встаём. Плетёмся к палатке. Дима затягивает песню. Далеко-далеко Трезор кого-то облаивает… Когда выходим на берег, видим возле нашей лодки серый катер. Костёр горит. За столом сидит человек в чёрном плаще, на голове мичманка. Пьёт чай из кружки Бурсенко. Оказывается, это инспектор Бровин. Он здоровается с нами.

— Я похозяйничал тут у тебя, Виктор Василич, — сутки горячего во рту не было. Думал, вы к ночи вернётесь…

Он коренаст, кривоног. Вылив остатки чая из кружки, споласкивает её. Берёт Бурсенко под руку:

— Пройдёмся немножко, Виктор Василич…

Вскоре возвращается. Катер уносит его.

— Чего это он? Случилось что?

— За поворотом в заливе обнаружил больше десятка осетров с рваными спинами. Где-то поблизости самоловы ставят.

— Сосед наш Тутка?

— Нет. У Тутки, говорят, костяные крючки. И у него почти не срывается рыба. Кто-то другой работает. И хитро: где-то поблизости от Тутки, чтоб прикрыться им. Неужели кто из наших?

Что ему ещё говорил Бровин, Бурсенко не сообщает, а мы и не спрашиваем. Здесь ревниво придерживаются правила: если человек не рассказывает сам тебе о чём-то, расспрашивать его об этом не нужно.

Сегодня нам не только купаться, но и умываться не хочется. И есть не хотим. Легли у самой воды и лежим. Бурсенко разогрел обед, зовёт нас к столу, но мы отмахиваемся лениво: не хотим, потом! Он настаивает, и довольно строгим голосом, даже бранится. Никогда он ещё с нами так не разговаривал. Плетёмся к столу. Бурсенко разливает по мискам суп, оделяет нас кусками мяса. Нарезает хлеб. И при этом на физиономии его такая улыбка, будто он доволен, что тайга доконала нас.

— Это не работа, — говорит, усаживаясь наконец и сам. — Нервы сдали. Да. От комаров и с ума сходят… У нас тут работал техник, Широкин Васька. Видом из себя ничего, здоровый вроде. Но без выносливости. Предел выносливости у него был мал. И впал в дикость: выскакивал ночью из палатки, ложился на землю, лежал часами неподвижно, а комары жрали его. Сам он москвич. Увезли его отсюда, подлечили. Теперь ничего, работает в управлении.

Покончив с едой, наваливаем в костёр дров и ложимся с подветренной стороны. Я спросил Бурсенко, блуждал ли он в тайге, случалась ли с ним какая беда. Он говорит — всякое случалось, но отделывался лёгким испугом.

Трезор вскочил на ноги, прислушался, пробежал к воде, завилял хвостом и вернулся на место.

— Кто-то плывёт к нам, — проговорил Бурсенко.

Мы сели. В берег ткнулась остроносая лодка. Это приплыл Тутка. Голый по пояс, длинные чёрные волосы повязаны бечёвкой. Он бос, но в ватных брюках, сзади и на коленях обшитых кожей. Широко расставляя колени, полный достоинства, он подходит, что-то произносит. Должно быть, приветствие. Садится, скрестив ноги, достаёт из кармана пустую трубку. Я подаю ему папиросы.

— В гости пожаловал, — сказал Бурсенко, — какие новости?

Тутка попыхивает трубкой, смотрит на огонь и молчит.

— Что случилось в округе? — спросил Бурсенко.

Тутка покачал головой:

— Моя не знает.

— Хитрая бестия, — говорит Бурсенко, отвернувшись от эвенка, — я убеждён, приплыл о чём-то разнюхать. Вот до утра так будет сидеть, молчать и слушать.

— Он понимает, что вы говорите?

— Он понимает то, что ему нужно.

Фраза понравилась мне, я рассмеялся. Дима говорит, глядя на лоснящееся тело Тутки, что все люди понимают только то, что им нужно.

— Если они знают, что им нужно, — замечает Бурсенко. — Вот один мой знакомый в Москве в прошлом году защитил докторскую диссертацию. Он медик. Мы в одном подъезде жили с ним. Всегда пройдохой он жутким был. Основную мысль диссертации русский народ ещё в древности выразил в пословице: ноги держи в тепле, голову в холоде, а живот в голоде! Тогда всегда здоров и бодр будешь. Приятель развил эту мысль на пятистах страницах. Я читал. Нагородил он там бог знает чего. Запутаешься в терминах. Говорю ему: зачем это нужно? И привёл пословицу. Обиделся. «Так нужно, — говорит, — ты не понимаешь?» Кому нужно?

Бурсенко было садится на своего конька — начинает бранить город, но Тутка, наклонив голову, прислушивается к чему-то. Геодезист замечает это.

— Инспектора Бровина видел сегодня, Тутка? — спрашивает он.

— Моя ничего не видел. Моя сети чинил, в деревне был.

Эвенк встаёт, направляется к лодке. Приносит стерлядей, отдаёт нам за пять рублей. Поспешно уплывает. Вскоре укладываемся спать.

Завтра суббота, приплывёт Митька, отвезёт нас в деревню. Поживём там дня три.

Ночью будят нас выстрелы. Выскакиваем из палатки. На мысу прокричал человек. Хлопнул выстрел. И тотчас там, где протока, затрещали кусты. Утки заметались над косой в потёмках, шлёпнулись в воду прямо против палатки… Тихо. Только ворчит Енисей.

Утром направляемся к мысу. Чумов нет, одни жерди от них. Песок у воды истоптан, две пары следов ведут в тайгу. Ни единого звука.

О случившемся кое-что узнали, когда Митька перевёз нас к девчатам.

Наконец увидели Феню. Тонкая, хрупкая, она стоит в брючках, в сиреневой майке возле печки. Помешивает ложкой в кастрюле. Руки тонкие и худенькие, а кисти крупные, тёмные от загара. Лицо русское, с нежной кожей, но глаза как у эвенков. Она спокойно взглянула на нас. Продолжает помешивать. Кроме несоразмерности её кистей и рук, я вначале ничего особенного не замечаю. Но вот Бурсенко, поговорив с девчатами, подходит к ней.

— Как дела, Феня? Поедешь в Подкаменную?

Она посмотрела на него снизу вверх. Брови её, длинные ресницы взлетели тоже вверх. Она улыбнулась, и мы уставились на неё: какая прелесть!

— Нет, Виктор Василич, мы сегодня все уйдём в Беглово к тётке. У них там праздник завтра. Погостим.

— А это кто? — Теперь и мы увидели высокую девушку в резиновых сапогах, в фуфайке. Прислонившись к ёлке, она смотрит куда-то на противоположную сторону Енисея.

Феня только простодушно моргает, а подошедшая Галя объясняет:

— Это Кольки Черезова сестра. Ищет Кольку. Тот самоловы вчерась уплыл проверять и пропал. Бровина она теперь ждёт: говорят, тот должен сверху проплыть. Злющая прибежала сюда, говорит — изведёт его со свету, ежели он Кольку засадит.