Жорж Онэ - Кутящий Париж

В одно воскресенье она пошла встречать Проспера на станцию и, вместо того чтобы отправиться оттуда вместе с ним домой, спустилась по набережной Луары к красивому местечку, усаженному деревьями, на берегу реки, которая катила свои волны, весело блестя на солнце.

— Я привела тебя сюда не для того, чтобы любоваться видами, — сказала сестра, скрывая свое волнение под маской шутливости, — мне надо поговорить с тобой серьезно.

— Боже мой, в чем дело? — спросил он, начиная тревожиться.

— Дело это касается Розы, — отвечала Сесиль, — нашего отца, тебя и даже меня.

— Стольких лиц!

— Да, все тут замешаны прямо или косвенно. И вот почему я не могла дольше молчать.

Проспер поднял глаза; на его лице выражался такой испуг, что молодая девушка почувствовала жалость и положила руку ему на плечо:

— Мне не хотелось бы огорчать тебя, мой добрый Проспер, — сказала она, — но между тем я не должна допускать, чтоб ты рисковал смутить спокойствие Розы. Ты меня понял, не так ли?

Он потупил голову, ничего не отвечая, а его лицо приняло мрачное, утомленное выражение, как после жестокой усталости. Сестра продолжала:

— Ты знаешь, при каких обстоятельствах мадемуазель Роза поселилась у нас и какие обязательства приняли мы на себя перед господином Превенкьером? В нашем доме она находится под защитой порядочности твоего отца. Поэтому не следует не только словом, но даже мыслью, которую она может угадать, тревожить ее совесть, будить в ней подозрения, что ты имел в виду воспользоваться ее одиночеством посреди нас, чтоб заставить полюбить себя из благодарности или злоупотребить ее расположением.

— Как можно, Сесиль! Никогда!.. — воскликнул он с жестом отрицания. — Никогда подобная мысль не приходила мне в голову. Я стыдился бы ее, если б так было; но этого не было, ведь ты знаешь…

— Знаю, — перебила сестра. — Ты честный и славный малый, но ты любишь Розу, а влюбленное сердце не отличается твердостью. Слову легко сорваться с языка, еще легче будет оно подхвачено, и зло свершится.

— Какое зло? Любить ее так, чтобы она и не подозревала этого? Подобное зло коснется только меня, потому что я один от него буду страдать. Но даю тебе слово: ничто ни в моем обращении, ни в моих речах никогда не выдаст мадемуазель Розе моих чувств. Неужели ты обречешь меня на изгнание из родительского дома, потому что она живет там? И неужели буду я должен подвергнуться этому двойному горю — разлуке с вами, чтобы она только не находилась в моем присутствии?

— Так следовало бы поступить из благоразумия, — сказала молодая девушка с тяжелым вздохом, — и ты не один бы страдал от этой отчужденности: она сильно огорчила бы и нашего отца, и меня. Но, пожалуй, это значило бы требовать слишком многого от всех нас. Я не так сурова. Я думаю, что если бы ты стал пореже бывать в Блуа, и того было бы достаточно, чтобы уладить дело.

Страх быть совсем удаленным от дома так сильно подействовал на молодого человека, что полумера, предложенная сестрой, чрезвычайно обрадовала его, и он опять просиял. Проспер нашел справедливым пожертвовать собою, чтобы не смущать спокойствие Розы. Он настойчиво уверял Сесиль в своей скромности и сдержанности и в то же время открыл ей все нежное чувство, которое внушала ему мадемуазель Превенкьер. Перестав таиться, Проспер показал глубину своей души, и Сесиль убедилась, что ее брат влюблен гораздо больше, чем она думала. Бедняжка с грустью поняла, что эта любовь будет для доброго малого источником разочарований и огорчений. Она не решилась прямо высказать ему своей догадки, но по ее озабоченному виду он понял, что происходит у нее в уме. И юноша заговорил с искренностью, которая сильно подействовала на молодую девушку.

— Поверь, я не ошибаюсь насчет того, что меня ожидает, — сказал он. — Я отлично знаю, что не должен ни на что надеяться, разве кроме непредвиденного случая. Между мною и мадемуазель Превенкьер стоят почти неодолимые преграды. Я честный малый, не особенно дурен собой, но довольно вульгарен, смахиваю на мастерового, пожалуй, на рабочего. У меня нет никакого состояния, кроме надежд на будущее, да и то довольно шатких. Наконец, отец наш был приказчиком Превенкьера, что ставит нас в подчиненное социальное положение перед его дочерью. По своей внешности, по воспитанию, манерам и привычкам она стоит гораздо выше нас. Хотя она живет у моего отца и работает вместе с тобою, но тем не менее она нам неровня, я это хорошо сознаю, и различие между нею и нами ежеминутно выступает в мелочах, которые как будто ничего не значат, а на самом деле значат все. Ты видишь, я не обольщаю себя иллюзиями и моя любовь не лишила меня проницательности. Однако, вопреки всему, без всякого шанса получить руку любимой девушки, я так счастлив любовью к ней, что ни за что на свете не согласился бы снова чувствовать себя спокойным и невозмутимым в ее присутствии. Предоставь же меня моей страсти, которая составляет мою отраду, служит единственным интересом моей жизни, заставляет меня работать с жаром, чтобы отличиться перед мадемуазель Розой. Обещаю тебе, что она никогда не узнает моих мыслей, что я никогда не причиню ей ни досады, ни вреда.

Что можно было возразить на такие безумные доводы? Сесиль расцеловала брата, вернулась с ним домой и, полагаясь на его обещание, продолжала спокойно работать, не тревожась о будущем.

В тот вечер в маленькой столовой после обеда, пока Сесиль с служанкой убирали со стола, Проспер и старик Компаньон слушали игру мадемуазель Превенкьер; сидя за роялем, этим единственным остатком былой роскоши, она играла вальс Шопена. Вдруг у входных дверей зазвонил колокольчик. Через минуту прислуга вернулась из магазина с письмом в руке и сказала:

— Это был почтальон.

Она подала письмо Розе, которая, взглянув на адрес, весело воскликнула:

— Ах, это от моего отца!..

Все присутствующие с живостью обернулись к ней.

Для этих добрых людей всякая чужая радость была личным удовольствием. Роза, сияя счастьем, углубилась в чтение. Наконец она сказала:

— В первый раз отец заикнулся о своем возвращении!..

— Значит, ему посчастливилось! — воскликнул старик Компаньон. — Он заслужил это своим мужеством.

— Да, посчастливилось, — подтвердила Роза. — И если он сознается в этом, то, значит, дело верное. Ведь вы знаете, как мало он способен обманывать себя!.. Но, впрочем, вот самое важное место в его письме. — И она прочла: «Я считаю возможным вернуться во Францию через несколько месяцев. Наконец-то мне удалось пожать плоды своих трудов, которым я посвящал все свои силы с самого приезда в Африку. Я перепродал золотые прииски, купленные мною по совету Ван-Гольца. Этот честный голландец руководил мною с редким умением из ненависти к англичанам, которые эксплуатируют край и стараются захватить здесь все финансовое влияние. Одна немецкая компания заплатила мне очень дорого за мои золотоносные земли. Половину полученных за них денег я внес в банк Ван-Гольца, где сделался компаньоном и агентуру которого взял на себя в Европе. Другая половина на всякий случай была помещена в акциях „Парижского и Нидерландского банка“, что обеспечивает за нами ренту в двести тысяч франков. Это даст нам хлеб…»