Георгий Северский - Второй вариант

А потом было первое серьезное задание — в оккупированной интервентами Одессе, где Журба узнал, что такое настоящая чекистская работа. Именно в Одессе он понял, как наивны и даже смешны были недавние его представления об этой работе. Так, риск, о котором он раньше лишь догадывался, стал повседневной неизбежностью. Пришлось привыкать и к постоянному риску, и ко многому-многому другому. Он научился видеть и слышать то, чего не видят и не слышат другие, научился помнить, что никто не поправит допущенной им ошибки, научился смеяться, когда хотелось плакать, быть любезным с врагами и сдержанным с товарищами…

К одному не мог привыкнуть Журба, с одним не мог смириться — с тем горьким ощущением беспомощности, которую способна породить лишь трагическая неудача.

Оперативно-чекистская группа, руководимая Поля-ковым, занималась не только разведкой. Им предстояло вызволить посланного в Одессу на подпольную работу и арестованного оккупантами московского чекиста Делафара.

Мишель Делафар, по происхождению француз, доставил много хлопот оккупантам. За ним охотились две контрразведки — французская и белогвардейская — и целая куча провокаторов, но долго он был не уловим. Однажды напали на его след, окружили дом, в котором он скрылся, но Делафар, яростно отстреливаясь, сумел прорваться и исчезнуть. А спустя немного времени был ранен в перестрелке, его схватили. До суда Делафара поместили в крепостной лазарет. Вот тогда и возник план его освобождения. Но чекисты не успели. Оккупанты что-то почуяли. Не дожидаясь выздоровления Делафара, его судил французский военный суд. Дела-фар произнес блестящую обвинительную речь, в которой клеймил оккупантов. В ту же ночь Делафара расстреляли на одесском рейде на барже смертников.

— Как жить теперь? — спросил тогда Николай у Полякова. — Как жить, если мы товарища своего не спасли?!

— Так, как и жили, — сурово ответил Поляков, — Надо жить и воевать до полной победы революции. Только теперь надо помнить еще и о том, что все не сделанное Делафаром, должны сделать мы. Надо жить и бороться, Николай — и за себя, и за каждого погибшего товарища! — И, помолчав, Поляков добавил:

— Потери на нашем пути неизбежны, ты должен помнить еще и об этом. Каждому из нас надо быть готовым умереть, зная, что перед смертью мы не услышим дружеского слова, не пожмем товарищу руку. Такая у нас работа, Николай. Такая судьба. Но разве мы выбрали ее не сами?..

Не однажды потом вспоминал Журба и потрясшую его неудачу в попытке спасти Делафара, и слова Полякова. И если сначала логика старшего товарища показалась ему едва ли не жестокой, то потом он понял: Поляков сказал то, что было тогда единственно возможным и правильным.

На отведенную ему квартиру Журба пришел поздно вечером. Он с удовольствием подумал, что впервые после того, как выехал из Харькова, сможет выспаться, раздевшись. Разобрав кровать, аккуратно разложил возле себя одежду, потушил лампу и лег.

На рассвете его разбудил громкий стук в дверь.

— Посыльный это, — крикнули за дверью. — Вас в штаб срочно требуют!

В штабе Журбу встретил взъерошенный, невыспавшийся Коротков.

— Все, — выдохнул он. — Накрылась секретная наша переправа. Засекли ее беляки. В Песчаную не поедем!

— Что же будет? — тревожно спросил Журба.

— А ничего! В особом отделе уже знают о ЧП на переправе. Уже был звонок, что высылают за тобой автомобиль, — он хитровато посмотрел на Журбу. — Большой ты начальник, а, товарищ Журба? Всполошил всех! Значит, есть у тебя чем изнутри Врангеля подорвать!

— Его будут бить такие полки, как твой, товарищ Коротков, — хмуро ответил Журба, ему было не до шуток.

— Будут! — посерьезнел Коротков, — еще как будут! — Он тронул Журбу за рукав. — Скоро приедут за тобой, идем завтракать.

— Теперь могу сказать, товарищ Журба, сюрприз тебя ожидает, — проговорил худой, с нервным лицом особист, едва только машина выехала за окраину Ефремовки.

— Какой? — сдержанно спросил Журба. Его раздражала обнаженная, грубая настороженность этого человека. Подкатив на автомобиле к штабу и предъявив мандат, он предложил Журбе немедленно собираться. На бесхитростный вопрос Короткова, куда они поедут, особист ответил, что каждому надлежит заниматься своими делами, а не тем, что их совершенно не касается. Коротков вспылил, но особист, не обратив на это внимания, тут же увел Журбу. И вот теперь заговорил:

— Сюрприз — это неожиданность. — В глазах особиста мелькнула улыбка. — Но, так и быть, скажу. Принято решение, товарищ Журба, переправить тебя в Крым на аэроплане.

Чего угодно мог ожидать Журба, только не этого. В тыл белых на аэроплане! В памяти всплыло давнее.

… Севастополь. Тусклый ноябрьский денек. Толпа народа вокруг Куликова поля — открывается первая в России школа военных летчиков. Он, тогда десятилетний мальчишка, с замиранием сердца ждет чуда — полетов человека.

На летном поле невиданные аппараты, построенные из деревянных реек, обшитых полотном. Возле них группа людей в кожаных куртках. «Ефимов, Ефимов», — слышится в толпе. Это имя в те дни не сходило со страниц газет: Ефимов был первым русским летчиком, совершившим полет на аэроплане.

Один за другим бегут аэропланы по летному полю, отрываются от земли. Пронзает жгучее желание: вот бы и мне! Дерзкая, недостижимая мечта!

— Ну как тебе сюрприз, а? — прервал воспоминания голос особиста.

— Осваиваю…, Действительно, неожиданность. — Журба взглянул на особиста. — А вы, товарищ Васильев, тоже имеете отношение к авиации?

— Прикомандированный я, — вздохнул Васильев. — Прикомандирован особым отделом к авиагруппе тринадцатой армии. Но в авиации мало чего смыслю, не обучен, не довелось. — Он немного помолчал. — Да и нет среди нас обученных этому делу людей. Сам понимаешь, в летные школы, за малым исключением, брали офицеров… Вот и в нашей авиагруппе почти все бывшие офицеры.

— Мы сейчас в авиагруппу значит?

— Нет. Авиагруппа в Аскании-Нова, а мы в Григорьевку. Оттуда полетишь. На «ньюпоре» — самая надежная машина. И летчик уже выделен, Каминский его фамилия. Тоже, между прочим, в прошлом офицер. — Если и не осуждение, то какая-то тень недовольства была в этих словах. — Правда, командир авиаотряда характеризует этого летчика исключительно хорошо. Говорит, точно и быстро доставит. Только, я думаю, а кто знает, чем эта быстрота обернется? На земле, как бы ни сложилось, ты сам себе голова, многое от тебя за-висит. А там, — он кивнул вверх, — будешь болтаться кукла куклой! — Помолчал, вздохнул. — Но что делать, если нету сейчас в Крым иной дороги? Понимаешь, нету…

Васильев знал, что говорил. С приходом Врангеля действительно все пути в белогвардейский Крым были перерезаны, заперты намертво — не пробьешься.