Георгий Северский - Второй вариант

Однако не зря собрались они в «Нептуне». То, что было бы непосильно одному, они сумели решить сообща: перебирая свои возможности, детально взвешивая каждое предложение, удалось наконец выработать тот маршрут, который обещал пусть и небольшую, но все- таки возможность — обогнать время. Журбе и Бондаренко предстояло сделать это, с «Надежды» начинался их путь…

Уходя из «Нептуна», Астахов предупредил: все, о ком мог знать Дмитрий Афонин, должны немедленно перейти на нелегальное положение. Этот приказ касался и Веры. К ней Бондаренко собирался послать своего помощника Степана, и Николай, готовясь к дальней дороге, смирился с неподвластной ему реальностью: все, что не успел сказать он Вере — необходимое, необыкновенно важное для каждого из них, удастся теперь сказать в лучшем случае не скоро… Единственное, что мог он себе позволить, так это, краснея, опустив глаза, попросить Бондаренко, чтобы его посланец передал Вере записку, в которой было всего несколько слов: «Я вернусь, я обязательно вернусь!"

A потом, когда они поджидали на пустынном берегу у Херсонского маяка лайбу, Юондаренко сообщил, виновато покашливая, что Николая пришел проводить один товарищ.

Как догадался он, что увидеться Журбе и Вере необходимо, — этого никто но знал.

Суров был старым очаковец. Казалось, пережитое должно было выжечь в нем способность чувствовать и понимать чужую радость. Но за угрюмостью его и далеко не показной суровостью жила еще и удивительная, чуткая сердечность. Он понимал, что не должен вызывать Веру на Херсонес, но он понимал также, что не могут они с Журбой расстаться, не повидавшись. Потому что знал Бондаренко: наравне с правом бороться и ненавидеть, всегда, даже в самые трудные времена, наделена молодость еще и правом любить.

На пустынном песчаном берегу простились Вера и Николаи. Коротким было их прощание. Но это не страшно, если у людей есть будущее. А в свое будущее они верили…

Чем дальше на север шла «Надежда", тем скуднее становился берег. За мысом Лукулл и вовсе исчезла зелень, лишь волны оживляли серый унылый песчаник. Солнце уже коснулось горизонта, когда справа по курсу показались разбросанные на пологом берегу крестьянские дворы.

Упал с глухим стуком парус. Керосиновый движок застучал спокойнее, а потом и вовсе умолк. «Надежда» вздрогнула и заскрипела, прижимаясь к дереву причала.

Раскуривая свернутую из газеты огромную самокрутку, в кубрик заглянул хозяин лайбы, сказал:

— Пришли, значит, в Николаевку. Я двинул в деревню, а вы тем часом наверх выглядывать посторожитесь. Тут мои парнишки останутся, присмотрят… А с темнотой и я на линейке прибуду. Раньше утра в Симферополь нельзя — ночные патрули перехватят.

Время! Теперь ему не было цены. С каждым ушедшим часом приближался срок высадки десанта. Многое не зависело от Журбы: ему не дано было ускорить бег лайбы или сократить число верст, что пролегли между ним и Кирилловной. Но когда наступили часы бездействия, он опять и опять спрашивал себя: все ли зависящее от тебя сделано? Он понимал, что рыбак совершенно прав, говоря о том, что ехать следует ночью, и в то же время готов был, пренебрегая опасностью, мчаться в город теперь же. Но он уже впитал в себя один из важнейших законов разведки: открытый риск возможен лишь в положении совершенно безвыходном. Рисковать же в данном случае он не имел права: Николаевна — это лишь начало их трудного пути, закончиться которому предстояло на берегу уже не Черного, а Азовского моря…

Журба опять мысленно перенесся в Севастополь.

Вспомнил о Дмитрии Афонине. Обида и гнев с новой силой обожгли Николая — надо же!.. Тогда, после разговора с Астаховым на Херсонесе, он пришел к Афонину и, стараясь держаться ровно, призывая себя к спокойствию, сказал, что тот должен в течение двух-трех дней безотлучно находиться в доме Ермакова в Ушако-вой балке. Мотивировка, предложенная Астаховым, была простой и вместе с тем достаточно убедительной: Ермаков на время уезжает, а к нему должен прийти связной с особо важным сообщением. И ничего не подозревающий Афонин тут же перебрался в дом на Ушаковой балке.

Вспоминая теперь об этом, Николай не без досады подумал: а не получится ли так, что товарищи, занятые каждый своим делом, позволят предателю уйти от возмездия? Это было бы непростительно, несправедливо…

Дмитрий Афонин, проходящий в списках агентов белогвардейской контрразведки под кличкой Аким, нервничал. Заканчивался второй день пребывания его в доме Ермакова на Ушаковой балке, но никто не приходил сюда, и Афонин начал тревожиться. Позавчера вечером, когда неожиданно явился к нему непривычно возбужденный Журба, он даже обрадовался поручению, решив, что оно свидетельствует о растущем к нему доверии. И допустил ошибку, согласившись идти сюда сразу же вместо того, чтобы любым способом оторваться от Николая, хотя бы на время и предупредить капитана Савина о вынужденном своем переселении.

Нынче в полдень, когда со стороны порта донеслись мощные взрывы, он, ничего не знавший о подготовленной диверсии, готов был бегом бежать отсюда — прямо в контрразведку. Если это дело рук Бондаренко и его группы, значит, ему не доверяют, значит, здесь он в ловушке! Но звериный инстинкт, безошибочно подсказавший истину, был заглушен сомнениями: а если взрывы — всего лишь результат несчастного случая, чьей-то небрежности? Тогда, покинув преждевременно Ушакову балку, он выдаст себя и оскандалится перед контрразведкой. И Аким покорно продолжал сидеть и чужом доме, вздрагивая от каждого шороха за его ненадежными стенами…

Когда стемнело, он плотно задвинул занавески на окнах и зажег лампу-трехлинейку. Сомнения не проходили — наоборот, усиливались, перешли в страх, заставляя гулко колотиться сердце… Странно, но он, весь обращенный в слух, не слышал, как открылась калитка, — лишь когда прозвучали осторожные шаги под окном, Афонин понял, что кто-то пришел.

Открылась незапертая дверь. Аким посмотрел на остановившегося у порога человека и неожиданно успокоился: незнакомый, прекрасно одетый, осанистый человек был перед ним. «Господи!.. — едва не плача от радости, подумал. — Сколько никчемных страхов, подозрений, впустую растраченных нервов! Все так, как говорил Журба, тот, кто должен прийти — пришел…»

— Здравствуйте! — сказал Аким. — Я заждался вас!..

— Меня ли? Кажется, вы не слишком осторожны!

— Ах да! — Афонин смущенно покачал годовой — На радостях я даже о пароле забыл!

Он назвал полученный от Журбы пароль и услышал отзыв. Все складывалось должным образом, и Аким подумал, что этот визит, кажется, поднимет его акции в ведомстве полковника Туманова еще выше. Чутье подсказывало: такой человек не может быть рядовым подпольщиком!..