Георгий Северский - Второй вариант

… Когда Журба вышел от Дзержинского, стояла глубокая ночь, но в доме на Совнаркомовской все еще горел свет и было людно: здесь работали круглые сутки.

Спустившись по широкой лестнице и предъявив часовому пропуск, Журба шагнул на улицу. И сразу, словно подстерегала, со всех сторон плотно обступила его густая, шелестящая дождем темнота.

Город спал, но сон этот не был спокойным. Ночи опускались на город тревожные, с перестрелками на окраинах, со строгими окриками патрулей и чеканным шагом уходящих на фронт красноармейских отрядов.

Один из таких отрядов встретился Журбе, когда он свернул с Совнаркомовской на ведущую к вокзалу Казанскую: сквозь пелену дождя и тьмы возникли шеренги людей с винтовками — единая поступь, единое дыхание…

«Ночь и это движение, — подумал Журба, — так и просятся на полотно настоящего художника. Я бы не смог!»

К рисованию Журба потянулся еще подростком, но хотя не раз слышал добрые отзывы о своих рисунках, больших способностей за собой не признавал. Однако во многом именно этому обстоятельству обязан был тем, что стал чекистом.

….. В тот мартовский день девятнадцатого года приехавший на механический завод Греттера чекист в кожаной куртке выступал перед рабочими. Он говорил о борьбе с заговорами и бандитизмом, которые бьют в спину революции. И вдруг Журба услышал свою фамилию.

Чекист зачитал приказ председателя Харьковской губЧК, в котором говорилось, что за боевое участие в операции по разоружению банды на «Холодной горе» группе комсомольцев-чоновцев завода, в том числе и ему — Николаю Журбе, объявляется благодарность.

Чекист, в котором Николай узнал человека, возглавлявшего эту операцию, рассказал, что главарю банды удалось вначале скрыться, но его быстро нашли, пользуясь карандашным наброском, сделанным по памяти Журбой.

После выступления чекист подозвал Журбу, сказал:

— Ты вот что, Николай, зайди-ка завтра к нам! Спросишь Полякова.

Журба пришел, и Поляков долго с ним говорил, расспрашивал, потом сказал:

— На заводе о тебе хорошо отзываются. Рекомен-дуют. Пойдешь к нам, в ЧК?

— А получится у меня? — засомневался Журба.

— Научишься, — ответил Поляков. — Главное — революционная сознательность. Глаз у тебя острый, приметливый. Смелости не занимать. И биография подходящая.

… Едва ступив, в подъезд дома, где он снимал комнату, Журба услышал скрипуче-пронзительный голос своей квартирной хозяйки Серафимы Павловны.

Быстро поднялся по лестнице. Серафима Павловна, выставив перед собой керосиновую лампу, стояла на пороге квартиры. Рядом на площадке — трое: моряк в бушлате и двое рабочих в туго перетянутых ремнями пиджаках — патруль.

— Что случилось, Серафима Павловна? — сухо спросил Журба. — Вас даже на улице слышно!

— Проверка документов, — сказал моряк. — Ваши документы тоже попрошу.

Пока коренастый, крепколицый рабочий читал мандат, поднеся его к лампе, Журба всматривался в лица патрульных.

— Что, браток, знакомый кто почудился? — улыбнулся моряк. — Может, и встречались. По одной дороге ходим. Ну, бывай…

— Врываться среди ночи! — негодовала Серафима Павловна, закладывая дверь засовом. — Ну и время настало!

— Отличное время, — миролюбиво отозвался Жур-ба. Обычно хозяйка старалась сдерживаться в его присутствии. Но сейчас она была, видимо, слишком раздражена.

— Против вас я ничего не имею. Но когда эта голытьба распоряжается…

— Между прочим, я тоже из голытьбы, — резко оборвал ее Журба.

— Ну и что? — все еще пытаясь отстоять свои позиции, возразила хозяйка. Вы… Вы человек с понятиями, образованный.

— Мне это образование как милостыню швырнули. Была у отца такая мечта: вытащить сына из нищей жизни. Так тех унижений, что ему выпали, пока он меня в гимназию определял на казенный кошт, десятерым хватило бы.

Хозяйка молчала, поглядывая испуганно, и Журба подумал: «Кому толкую — не поймет! Из нее старье всякое еще выгребать и выгребать». Он направился в свою комнату, обронив на ходу:

— Завтра я уезжаю.

Сухое, увядшее лицо хозяйки выразило откровенное сожаление: квартирант был для нее хоть каким-то заслоном от того непонятного, что происходило за стенами ее дома.

— Вы надолго? — упавшим голосом спросила она.

Журба неопределенно пожал плечами.

— Но комната останется за вами… — засеменила за ним хозяйка. — Я присмотрю за вещами. Все будет в полном порядке.

— Ну какие там у меня вещи… Книги разве. Книги вы сохраните.

Солнце стояло в зените, когда от северного причала Константинопольской пристани Топ-Хане отошел пассажирский двухпалубный пароход «Кирасон».

Удалялся берег, скрадывались очертания города с его пышными дворцами и прославленными мечетями. Еще блестели дневными маяками византийские купола- полушария, среди которых гордо возвышалась знаменитая Айя-София, но дома, амфитеатром спускающиеся к морю, уже растворились в солнечном мареве. Пассажиры кают люкс и первого класса не расходились с верхней палубы, любуясь голубыми водами Босфора, по которым сновали лодки, медленно скользили суда.

А в это время в ходовой рубке «Кирасона» капитан читал радиодепешу из конторы пароходства: «Сбавьте ход до малого. Примите с катера опоздавшего пассажира».

Чертыхаясь на помеси турецкого с греческим, ка-питан приказал:

— Ход до самого малого!

И пока пассажиры недоумевали о причинах этой неожиданной остановки, вдали показался быстро идущий к пароходу катер.

— Трап по левому борту! — послышалась команда.

Рулевой плохо рассчитал, и катер ударился о борт, раздалась дружная ругань матросов, треск корабельной обшивки. Наконец катер подтянули к пароходу, и опоздавший пассажир в сопровождении матросов с чемоданами невозмутимо поднялся на борт. Это был склонный к полноте человек лет сорока, в крылатке, в сверкающих модных полуботинках с острыми носами. Пассажиры верхней, первого класса, палубы пытались отгадать: кто же он, человек, заставляющий пароходы ждать себя в открытом море? Одни «узнавали» в нем важного сановника, другие — не менее важного генерала в штатском.

— Это французский дипломат, — уверенно сказала немолодая дама.

Хмурый пожилой полковник досадливо поморщился, подозвал проходившего мимо стюарда.

— Кто этот… с катера? Француз?

— В книге пассажиров записан как русский, господин полковник.

Полковник кивком головы отпустил стюарда и зашагал по палубе тем твердым и уверенным шагом, каким ходят пожилые военные всех стран.

«Кирасон» вышел в открытое море и взял курс на Севастополь.

Короткие сумерки сменила ночь. В высоком небе зажглись звезды. Пароход, с плеском рассекая мелкие волны, оставлял за собой широкую серебристую ленту. На верхней палубе было полутемно и тихо. Несколько пассажиров сидели в плетеных креслах у борта. Ничто не мешало им думать, каждому о своем. Зато в пароходном ресторане было людно и шумно. Слышалась английская, французская речь. Разговоры на русском, украинском… Собравшихся здесь объединяло одно: возможность платить. Но непонятно было, зачем эти респектабельные дамы и господа и какие-то типы неопределенного сословия, явно не умеющие носить свои дорогие костюмы, плывут к берегам Тавриды, объятым гражданской войной.