Анатолий Афанасьев - Последний воин. Книга надежды

По субботам и воскресеньям, когда на хутор приезжала Лилиан, сюда заглядывали и другие гости. Горькая уверенность Раймуна Мальтуса в обречённости рода людского счастливо уравновешивалась в его сознании животворной идеей передать хутор в надёжные руки, чтобы не маяться совестью на том свете. По осени уже пятый год Лилиан давала в газете объявление о продаже хутора, хотя сама была против нелепой затеи и даже не считала дядю вправе единолично распоряжаться родовой усадьбой. Но вскоре поняла: Раймун и не собирается продавать хутор, во всяком случае в ближайшее время, а просто придумал себе большую забаву, и дабы не ссориться с ним попусту и не выслушивать всякий раз рассуждение, что ему легче поджечь дом, чем оставить его на такую безмозглую дуру, которой ничего не нужно кроме мужика, она стала делать вид, что вполне разделяет его желание побыстрее избавиться от хутора.

Раймун был особенно доволен, когда покупатели приезжали издалека, аж из самой Риги. Встречал он всех одинаково любезно, а это стоило ему больших усилий, но, по мере того как осмотр дома и усадьбы приближался к концу, мрачнел, наливался желчью и постепенно входил в своё нормальное состояние разлада со всем миром. Тут обыкновенно подступал момент уговориться о цене, хотя бы предварительно, и Раймун заламывал несусветные суммы, в зависимости от его настроения колебавшиеся от ста тысяч до полумиллиона. Это был миг его торжества. Многие, естественно, пугались, услыхав непомерную цену, и, заглянув в пылавшие гневом очи бородатого дикаря, с миром отбывали: другие, напротив, сообразив, что их водят за нос, воодушевлялись и вступали с хозяином в безнадёжную перепалку. На глазах Пашуты Раймун выпроводил двух таких покупателей, мужа с женой из Юрмалы, попытавшихся качать права и даже лепетавших невнятные угрозы. Разъярённый хозяин вытолкал их за ограду чуть ли не взашей, крича вдогонку, чтобы они сперва узнали, на каком дереве булки растут, а уж после лезли на глаза добрым людям. Всё это грозное действо сопровождалось оглушительным лаем и воем овчарок, которые, казалось, сорвись они невзначай с цепи, немедленно разорвут в клочья незваных пришельцев. Кстати, впечатление это было обманчивым. Когда Пашута познакомился поближе с этими свирепейшими на вид псами, то с удивлением обнаружил, что это деликатнейшие создания, никому не желающие зла, правда, подверженные приступам меланхолии, перенятым скорее всего у своего неуравновешенного хозяина.

Гром и Грай их звали, были они в близком родстве, то ли братья, то ли отец и сын. Когда впервые, не предупредив, Раймун спустил их с цепи, Пашута решил, что настал его мученический конец, с таким утробным, чумным рыком они к нему рванулись. Но, вместо того чтобы его терзать, один из псов весело ткнулся носом ему в колено, а второй, повалившись на спину, со счастливым визжанием задрыгал в воздухе всеми четырьмя лапами. Они явно приглашали его поиграть. Пашута, смиряя сердечный ужас, потрепал ближнего пса по холке, чем вызвал у обоих новый взрыв восторга.

— Они что же, ручные? — обернулся к Раймуну.

— Подлые твари! — ответил тот оскорблённо.—

Веришь ли, и бил их, и голодом морил, никак не могу озлобить. На тебя надеялся. У них на преступника особый задор должен быть, неукротимость. Так на вот тебе! Ишь, резвятся, оглоеды дурные!

В воскресенье поутру пожаловала покупательница: женщина преклонных лет и при ней девочка-подросток. Прикатили на лыжах два бледных городских цветка, даже морозец не сумел разукрасить их щёки. По облику они были так далеки от самой идеи покупки хутора, что Раймун, презрительно смерив парочку взглядом, тут же поручил их Пашуте. А Кирша рад любому свежему человеку. Тем более женщина ему приглянулась: деликатная, с нежным голосом. Она объяснила:

— Вот из-за неё, из-за Оленьки затеваемся. У неё лёгкие слабые. Врачи в один голос твердят — нужен свежий воздух, питание соответствующее.

— Да тут вроде везде свежий воздух, — Пашута обмахнул рукой Прибалтику, — от моря до пещер.

— Это правильно. И всё же не то. Вдобавок на нашей улице цементный завод. Миазмы, испарения. Как ветер подует — все кашляют. Никому нет спасения.

Оленька, пока они разговаривали, незаметно подобралась к собачьим будкам, откуда Гром и Грай следили за ней с напряжённым вниманием. Они не рычали и не лаяли. Обомлели от предвкушения неслыханной радости. Лишь бы девочка подошла поближе и осмелилась спустить их с цепей. Женщина поздно заметила, куда занесло её доченьку, вцепилась в Пашутину руку:

— Ольга, назад!

Куда там, балованная, видно, была девочка, но и отчаянная. Окрик её только подхлестнул. Она ловко разомкнула, нагнувшись, зажимы на ошейниках у собак, и через мгновение покатился по двору визжащий, лающий, огненно-рыжий, с мельканием белого девочкиного костюмчика клубок. Женщина, тяжко охнув, опустилась на снег. Пашута бережно поддержал её за плечи.

— Чего ж теперь делать, гражданочка, не волнуйтесь. Может, и обойдётся как-нибудь. Поиграют и разойдутся.

Клубок докатился, оставляя в снегу блескучую траншею, до дверей в дом, откуда как раз вышел на шум Раймун Мальтус. Брезгливая его гримаса вступила в вопиющее противоречие с сияющим зимним утром. Двумя точными пинками он вычленил из кучи сначала Грома, потом Грая. Девочка, сидя в снегу, безмятежно отряхнула костюмчик и сказала капризно:

— Ой, мама! Купим собачку? Я же сколько просила.

Пашута помог подняться постанывающей женщине, вовсе потерявшей дар речи. Гром и Грай с вожделением и тоской поглядывали на Оленьку, но не решались затеять свалку вторично, понимая, что хозяин им этого так просто не спустит. Раймун небрежно приказал:

— Двигай отсюда, мамаша, вместе со своей пигалицей. Нечего собак портить.

Женщина всё ещё была в полузабытьи:

— Ты жива ли, Оленька? Ты не ранена?

Девочка молча пристраивала лыжи к своим сапожкам.

Её худенькая фигурка, трогательно опущенные плечи, бледное личико с гримасой обиды — всё выражало отчаянную решимость.

— Пошли, мама. Пусть он нам не грубит.

Раймун Мальтус, привязав собак, стоял подбоченясь, попыхивая маленькой трубкой. О хуторе и разговору не было. Когда мать с дочкой дошли до ворот, Гром и Грай по-волчьи взвыли. Девочка обернулась, помахала им лыжной палкой.

— Хороших людей обидели, добрый хозяин, — попенял Пашута. — У девочки к тому же лёгкие больные. А какая бесстрашная.

Раймун сплюнул на снег:

— С такими торговаться — да лучше я дом спалю. Или вон этой дуре оставлю, твоей ухажёрке.

Лилиан, наблюдавшая всю сцену из окна, соизволила выйти во двор.

— Когда ты прав, дядя, я всегда за тебя. Ишь, фифа городская! А вы, Павел Данилыч, видно, за любой юбкой готовы устремиться.