Хидыр Дерьяев - Судьба (книга четвёртая)

Ишан молча ждал, катая в пальцах янтарные зёрна чёток.

— Быть мне вашей жертвой, святой отец, — сквозь слёзы заговорил ходжам, — когда мы приняли вашу опеку, мы были мальчишкой, безусым и неразумным. Мы ели ваш священный хлеб, вашу соль, наши уши были открыты для ваших мудрых наставлений и душа обретала райскую благодать. Здесь поседела борода наша! Теперь вы гоните раба своего прочь, как бездомную собаку. Кто даст нам кусок хлеба? Мы не привычны иному ремеслу, кроме как возносить молитвы господу миров и почтительно внимать вашим наставлениям. Нам придётся умереть с голоду.

— Прокормитесь как-нибудь, — равнодушно ответил ишан. — Изначала отпущено каждому то, что положено ему, и пока не истончится мера, не подвластен раб божий смерти. Птицы небесные крохами собирают своё пропитание. Соберёте и вы.

Ишан нацепил на нос очки, давая понять, что беседа закончена, и потянулся к книге.

— Отпустите вину нашу, святой отец! — взмолился ходжам. — Мы сбежали от большевиков, чтобы до конца дней своих взирать на ваш благостный лик и с любовью прислуживать вам! Если и согрешили в чём, то не по своей воле! Простите, святой отец наш!

— Конечно, не по своей воле вдову любят! — с неожиданной ехидцей заметил ишан и снял очки. — Когда приходит потоп, золото остаётся на месте, а куриные перья плавают поверху. Вы, прежде чем к нам войти, хоть бы почистились от перьев.

Ходжам смотрел скорбными глазами, не понимая, о чём говорит святой отец. Потом заметил два куриных пёрышка на рукаве — прилипли, видать, когда отдыхал последний раз после утреннего намаза, — осторожно снял их, положил на ковёр рядом с собой.

— Одни любят нас, другие — нашу соль, — продолжал ишан, — это нам стало вполне ясно. Те, кто дорожит покоем нашим и расположением, сбежали по дороге, не убоявшись ни огня, ни воды. А любители услаждать не душу свою, но желудок, поехали к большевикам, прельстившись их солью. Горьким оказалось запретное? Не насытились? Откуда же насытиться — нет у большевиков мяса, нет сала, чтобы собственные животы наполнить, и хлеб их — порождение праха.

— Верно, святой отец! — возопил ходжам. — Мы всегда всем сердцем склонялись перед вашей прозорливостью! Поистине благословение аллаха покоится на вас! Вы сидите здесь, не выходя из этой кельи, а глаза ваши проникают во все семь поясов земли! Истину произнесли уста ваши! Действительно дали нам обед без мяса с каким-то вонючим месивом. И чёрный хлеб их, как глина клейкий! И дают его столько, что один раз откусишь, а больше и смотреть не на что!

— Слепой только тогда свечу замечает, когда от бороды палёным запахнет, — наставительно изрёк ишан, но в глазах его пряталась усмешка.

— Истину говорите, святой отец, истину! — подхватил ходжам. — Подожгли нашу бороду! Неслыханные мучения вытерпели мы! Рёбра наши сокрушали ногами, глаза выбить хотели! Взгляните, какие следы оставили на лице нашем мучители! А всё потому, что мы тверды в вере и не поддались нечестивым посулам!

— Будете вы испытаны и в ваших имуществах и в вас самих, сказано пророком, — пробормотал ишан. — Значит, дошло до того, что кулаками заставляют мусульман отрекаться от веры?.. Когда он дошёл до заката солнца, и вот увидел: закатывается оно в источник зловонный… Побеждены Румы в ближайшей земле, но они после победы возвысятся… И старец идёт путём заблуждения и сын преткнул о камень ногу свою… О Нух! Поистине он — не от чресл твоих, и дело это — неправедное!..

Он бормотал и бормотал, забыв о ходжаме, путая тексты писания с собственными вариациями. Ходжам подобострастно внимал ему с пробудившейся надеждой и горячо молился: «Умягчи, о всевышний, сердце наставника, не отторгай меня от сачака его!» На последние слова ишана он бодро откликнулся:

— Воистину так, святой отец! Вы задолго предвидели, что сын ваш ступит на путь заблуждения. Святость ваша открыла вам глаза, и поступили вы, как надлежит поступать мужу, сильному духом. Глупцы злословили, что вот, мол, прогнал ишан-ага своего единственного наследника. А теперь все пустомели поняли, что отступник не может наследовать истину, что сын ваш изгнан по пра…

— Какой сын? — изумился ишан Сеидахмед. — О чём вы говорите?

— О том же, о чём и вы, святой отец, — с готовностью пояснил ходжам и переместился поближе к ишану, самую малость, на два пальца. — О Черкез-ишане мы говорим. Сказано, что страну разорит тот, кто знает её. И наши беды от Черкез-ишана проистекают. Это он разорил вашу медресе, увезя всех учеников, он прельщал их отступными словами. И синяки наши — тоже от его кулаков!

Ишан Сеидахмед смотрел на ходжама, словно видел его в первый раз. И тот вновь покрылся холодной испариной — до него вдруг дошло, что говорит он совсем не в лад, совершенно не то, что надо. Он даже застонал мысленно, как от зубной боли. Пытаясь хоть как-то исправить свою оплошность, молитвенно сложил ладони.

— Простите, святой отец, болтовню нашу! Язык, он на мокром месте растёт… Не обвиняем мы вашего сына, избави бог, не обвиняем! От священного корня и побег священный. Все деяния его по воле аллаха вершатся. Мы со всем почтением относимся к Черкез-ишану… Ни единая былинка на земле не колыхнётся без воли аллаха, ни единый вздох…

— Довольно! — сухо прервал излияния ходжама ишан.

Ходжам замолчал на полуслове. Он чувствовал, что всё пропало, что жалобами на Черкез-ишана он не успокоил, а ещё больше рассердил святого отпа, разбередил его застарелую рану. Сын есть сын, даже если он сбрил бороду, и не надо было упоминать имя его, ах как не надо было! Ходжам сидел, опустив глаза, и старался дышать неслышно. Он всё ещё надеялся на какое-то маленькое чудо.

Ишан Сеидахмед оседлал нос очками и, глядя поверх них на ходжама, сказал:

— Мы выслушали ваши просьбы и ваши жалобы. Мы поняли, что сверх этого вы не скажете ничего, достойного внимания. Мы не обвиняем вас ни в чём. Если и вы не обвиняете нашего сына, если приемлете его мысли и образ жизни, примите наш совет и возвращайтесь к нему. Возле нас вам делать нечего.

— Святой отец! — ходжам простёр руки. — Черкез-ишан заставит нас учиться джедиду и учить этому детей!

— Этого мы не знаем. Ваше дело, где вы будете учиться, как учить, но глаза наши устали созерцать вас и уши наши просят тишины.

— Простите, святой отец! Никто нам не подаст куска хлеба! К ногам вашим припадаю!

Ходжам пополз на четвереньках к ишану.

— Идите, идите, — сказал ишан Сеидахмед, — у нас не осталось ног, к которым можно было бы припадать.

Бекмурад-бай помалкивал, когда этого голодранца Меле, сына Худайберды, избирали председателем комиссии по распределению земли и воды между дайханами согласно земельно-водной реформе. Другие кричали: «Не хотим Меле! Только что с войны вернулся — откуда ему знать крестьянское дело! Не хотим! Он со времён трудовой повинности при ак-патше не брал в руки ни кетменя, ни лопаты! Мальчишка ещё! Назначайте уважаемого аксакала!»