Ричард Хилдрет - Белый раб

В юности мой хозяин проиграл немало денег на бегах, за карточным столом и вообще швырял деньгами где и как попало. Приобщившись к религии, он прекратил эти траты, но взамен их появились другие. Суммы, которые уходили на покупку библий, на восстановление церквей и на другие благочестивые дела, были очень значительны. Доходы его в последние годы постепенно уменьшались, но денег он тратил не меньше. Неизбежным последствием такого поведения явились долги. По мере того как таяло состояние моего хозяина, богател его управляющий. И земли и рабы закладывались и перезакладывались. В последнее время мистера Карлтона нередко беспокоили чиновники из канцелярии шерифа. Все эти трудности не могли тем не менее заставить мистера Карлтона расстаться со своей пастырской деятельностью, которой он теперь отдавался, кажется, с ещё большим увлечением, чем прежде.

Я находился у него уже месяцев семь или восемь и успел завоевать его расположение. И вот в один из воскресных дней мы с утра отправились в посёлок, находившийся милях в десяти от Карлтон-холла. Хозяин мой за то время, что я жил у него, ни разу ещё не выступал там с проповедями. Собрание должно было происходить на открытом воздухе. Место было выбрано удачно — на невысоком холме, в тени старых дубов. Широко раскинувшиеся ветви деревьев, образовывали над головами шатёр, под которым росла только мягкая зелёная трава, часто встречающаяся в этих местах. Чуть ниже вершины холма чьи-то заботливые руки расставили грубо сколоченные скамейки. К стволу одного из самых высоких деревьев было прислонено какое-то довольно нескладное сооружение — небольшой помост, на котором стояли два стула и который должен был, по-видимому, служить кафедрой для проповедника.

У самого пригорка стояло множество верховых лошадей и по меньшей мере десять — двенадцать экипажей; скамьи почти целиком были заняты многочисленной публикой. Число рабов при этом значительно преобладало над числом белых. Рабы стояли отдельными группами, большинство из них нарядились в праздничные одежды и имели вполне приличный вид. Среди них были, однако, и грязные оборванцы и немало подростков с соседних плантаций, которым нечем было даже прикрыть свою наготу.

Мой хозяин был рад увидеть перед собой такую многочисленную аудиторию. Сойдя с лошади у подножия холма, если только это возвышение можно было назвать холмом, он передал м" не поводья и оставил коня на моё попечение. Я стал искать подходящее место, где бы можно было привязать лошадей. Зная, что собрание начнётся не скоро, я стал прохаживаться взад и вперёд, приглядываясь к людям и лошадям. Внезапно моё внимание привлёк подъехавший щегольской экипаж. Лошади стали. Слуга соскочил с запяток и торопливо откинул подножку. В глубине кареты сидела пожилая дама, а рядом с ней девушка лет восемнадцати — двадцати. Спиной к кучеру сидела ещё одна женщина, и я подумал, что это, вероятно, их горничная, хотя хорошенько разглядеть её не мог.

Моё внимание на минуту было отвлечено в сторону. Когда я снова повернулся к экипажу, то увидел, что обе дамы поднимаются по склону холма, а горничная стала что-то доставать из кареты, и я видел только её спину. Но вот она обернулась, и я узнал её… Это была Касси!.. Это была моя жена!

Я бросился к ней и заключил её в объятия. Она сразу же узнала меня. Вскрикнув от радостной неожиданности, она зашаталась и, верно, упала бы, если б я не поддержал её. Но, придя в себя, она попросила меня отпустить её; она сказала, что госпожа послала её за веером и ей нужно поскорее отнести его. Она велела мне подождать, обещав мне, что если ей удастся получить разрешение, она тотчас же вернётся. Бегом поднялась она на пригорок и догнала свою госпожу. По её выразительным жестам я мог догадаться, как она молила об этом разрешении. Ей позволили вернуться, и не прошло минуты, как она уже снова была подле меня. Снова прижал я её к своему сердцу, и снова она ответила мне жарким поцелуем. Мне ещё раз дано было почувствовать, что такое счастье.

Взяв Касси за руку, я повёл её к маленькой рощице по ту сторону дороги. Здесь, скрытые густыми ветвями молодых деревьев, мы были защищены от посторонних взглядов. Усевшись на поваленном дереве, мы без умолку стали расспрашивать друг друга.

Когда первое волнение улеглось, Касси потребовала, чтобы и подробно рассказал обо всём, что мне пришлось пережить за время нашей разлуки. Каким огнём горели её глаза, как бурно вздымалась её грудь, когда она слушала меня! Когда я в рассказе касался печальных событий, слёзы текли по её щекам, которые то вспыхивали, то бледнели. Всё сколько-нибудь утешительное или радостное вызывало на её устах улыбку нежного сочувствия, от которой оживала душа.

Только те, кому дано было любить, как мы любили, только те, кого разлучали так, как разлучали нас, не оставив никакой надежды на свидание, и кто встретился благодаря простой случайности или по воле провидения, только те могут представить себе, каким волнением было охвачено моё сердце, когда я сжимал руку жопы, когда я ощущал возле себя её присутствие, когда я был согрет лаской женщины, которая была так же дорога мне, как может быть дорога жена самому гордому и самому свободному из людей.

Когда я кончил, Касси снова крепко обняла меня, называя меня своим мужем. Слёзы всё ещё текли из её глаз, но это были слёзы радости. Несколько минут она сидела в глубокой задумчивости. Казалось, она никак не могла поверить, что всё это — и слышанный рассказ, и супруг, нежно сжимавший её руку, и сама наша нежданная встреча — действительно не обман и не сон. Но мои поцелуи заставили её очнуться и вспомнить, что и я с таким же нетерпением жду её рассказа обо всём пережитом.

Казалось, бедняжке было нестерпимо тяжело возвращаться к тому страшному дню, когда мы были разлучены, как нам тогда казалось, навсегда. Она колебалась, будто стыдясь чего-то. Ей слишком больно было говорить о том, что последовало за нашим расставанием.

Я сжалился над ней, и, как ни горячо было моё любопытство, — если то, что я чувствовал в те минуты, можно назвать столь легковесным словом, — я почти хотел, чтобы всё случившееся в этот промежуток времени было обойдено молчанием. Меня терзали мучительные сомнения, самые мрачные картины рисовались моему воображению, и я боялся её признаний.

Но, спрятав лицо своё у меня на груди, Касси проговорила голосом, который заглушали рыдания:

— Супруг мой должен знать всё… — И она начала свой рассказ. Она была тогда, по её словам, ни жива ни мертва от ужаса, а после первого же удара, нанесённого ей полковником, упала, потеряв сознание.

Придя в себя, она увидела, что лежит на кровати в совершенно незнакомой ей комнате. С трудом, так как всё тело её ныло от боли, она поднялась с постели. Комната была обставлена хорошей мебелью, постель завешена нарядным пологом, в углу стоял туалетный столик — одним словом, всё здесь свидетельствовало о том, что комната принадлежит избалованной женщине. Но она не походила ни на одну из комнат в усадьбе Спринг-Медоу.