Чары Аширов - Старый вождь

— Хотя сами они и не мусульмане, но издавна являются верными защитниками мусульман.

Полат-хан, всё это время молчавший, наконец резко поднялся с места:

— Теперь понятно, о чём вы печётесь, каландар-ходжа. На афганской земле ваши англичане показали, какие они защитники мусульман. Так вот что, гость, если вы действительно идёте в Каабу, то сейчас же отправляйтесь в путь. На просторах моего ханства вам нечего делать, здесь не нужны ни ваши разговоры, ни вы сами!..

Рассерженный Полат-хан направился к двери, за ним последовали Сазак и другие гости.

Бек сидел злой и недовольный подобным оборотом событий. Каландар-ходжа гостил у него почти неделю. Они нашли общий язык. Довлетяр побаивался Полат-хана. В том, что у бека не было С ним тесных контактов, Довлетяр винил Сазака-сердара. Что только не предпринимал бек, чтобы наладить хорошие отношения с ханом, одних ценных подарков сколько ему отправлялось. А в ответ — прохладное отношение, не приходил в гости, когда его звали. И вдруг вчера привозят известие о приезде к нему Полат-хана. Бек чуть не запрыгал от восторга. Он велел почистить двор, украсить дом, зарезать барана. По тому, что беку было приказано пригласить сельских старшин, ишаков, мулл, не трудно было понять: в его доме состоится какое-то важное совещание. Правда, радость его была несколько омрачена тем, что на такое совещание придётся приглашать и Сазака. Но бек подумал, что в его доме старый сердар не посмеет говорить что-то лишнее…

Теперь бек отчётливо понял, что если он не устранит Сазака-сердара, ему не видать, спокойного житья. «От зависти ты, старый Сазак, возводишь на меня злобную клевету. Это же надо быть таким скверным человеком, чтобы сидеть у меня в доме, есть мою баранину и тут же, при Полат-хане я гостях, говорить, что Довлетяр-бек и Абдулла-серкерде, дескать, равные враги для нашего народа?! А Полат-хан вместо того, чтобы одёрнуть его, не дать порочить меня, молча выслушивает подлого завистника и даже поддакивает ему… Верно, в нашем племени, кроме меня, никто не рискует ходить на аламан. Конечно, это дело непростое. Но у меня хватает и решимости, и отваги. Иранские селения боятся меня не меньше, чем наши сёла серкерде. Разве то, что я стал такою грозою для врага, не является героизмом?! И нечего завидовать моим богатствам. Они заработаны моей смелостью и отвагой. Ну, что ж, — граблю сёла, так ведь не свои же, а чужие! Захватываю и продаю пленников, так ведь не туркменов же!.. А Сазак не только завидует и клевещет, но ещё и хотел бы правоверных мусульман толкнуть в подчинение иноверцам. А те, правильно говорит каландар-ходжа, не позволят мне совершать ответные набеги на врагов… Русские ведь запретили продавать рабов в Хиве. Сазак ратует за русских. И почтенные мусульмане вместе с самим ханом охотно слушают его. По-моему, за такие речи следовало бы навсегда заткнуть ему рот. Ну, да ладно, при первом удобном случае я сам это сделаю…».

Уже и солнце зашло, и вечер миновал, и ночь наступила, а Довлетяр всё сидел в одиночестве и прикидывал, как ему поскорее убрать со своего пути Сазана, как без особой отсрочки расправиться со своим первейшим врагом.

Вспомнился один очень жаркий год. Многие посевы высохли, пока до них доходила очередь для полива. Чтобы вдоволь напоить свои участки, надо было урезать норму или вовсе не давать воды другим. Тогда Довлетяру удалось проделать это с гамаками. Они в то лето почти не поручили воды. Произошла схватка. Оказалось немало раненных. Сейчас он понимает, что неплохо было бы тогда кое-кого и прикончить В первую очередь, конечно же, этого зловредного вожака гамаков. Ну, да ничего, и то, что мы тогда сделали, хорошая им наука: и урожай получили вдвое больше, и дали почувствовать нашу силу. Есть у нас джигиты, которые способны рассчитаться за все обиды с этим старым предводителем… Правда, старший сын Сазака — Оразгельды тоже и крепкий, и бесстрашный, я смекалистый человек. Но и к нему подберём ключ. И его вместе с отцом сумеем обезвредить…

Бек всю ночь провёл в раздумьях о том, как избавиться от своих заклятых врагов…

Хаджимурад уже несколько дней жил в землянке, устланной соломой. Сначала ему хлеб и воду приносил сам Ризакули, а потом — кто попало. Вот уже третий день приносит еду смуглая девушка с косичкой до плеч. Сперва она боязливо оставляла миску у порога землянки и тут же убегала. А теперь немного осмелела. Сначала он даже не поднимал глаз на неё, чтобы не пугать девочку. Сегодня впервые не только посмотрел на девчушку, но и спросил, как её зовут. Говорил по слогам, чтобы она как-нибудь разобрала, возможно, для неё не совсем понятную речь Хаджи-мурада. Оказывается, поняла и охотно ответила, что её зовут Гульчахра, что она дочь Хабипа-пальвана, что у неё есть ещё одна — старшая сестра.

— А где сам Хабип-пальван? — поинтересовался пленник.

— Уехал в Багдад к святым местам, а когда вернётся, неизвестно, — ответила Гульчахра и тут же убежала.

«Интересно, где он находится, этот Багдад? — подумал Хаджимурад. — Зачем он так далеко поехал? Может, отправился и совсем не на поклонение святым местам, а на обыкновенный разбой? Скорее бы он возвращался и решал, что со мною делать… Убежать мне всё равно не удастся, уж больно прочные оковы на ногах… Из таких железных тисков, небось, и льву бы не вырваться, не то, что человеку… Ничего тут не поделаешь…» — подобные мысли не давали парню покоя.

Ризакули тоже был сильно обеспокоен. Первые ночи не смыкал глаз, словно во дворе у него находился не закованный пленник, а вооружённый до зубов разбойник. В голову лезли нелепые мысли: «А вдруг ночью, когда все мы будем спать, он как-нибудь освободится от оков, проникнет в дом и всех нас перережет… Но если и никого не тронет, а просто убежит в горы, Хабип-пальван нам этого не простит… А почему, собственно, мы этого лежебоку должны кормить? Может, всё-таки рискнуть, не дожидаясь возвращения брата, уничтожить его и дело с концом…» — тревожно рассуждал Ризакули.

Но постепенно стал убеждаться, что пленник и резать никого не собирается, и в таких прочных оковах никуда не убежит, и даже в том, что съеденный пленником хлеб может быть им в какой-то мере отработан…

Как-то раз взгляд Ризакули задержался на входе в землянку, дверь в неё, как всегда, была открыта, Подпрыгивая со ступеньки на ступеньку, Хаджимурад выбрался из землянки. Возле большой кибитки, принадлежавшей самому пальвану, заметил огромное сухое бревно. Видно, что его уже кто-то пробовал разрубить, так как и сейчас острие топора было воткнуто в древесину. Хаджимурад, позванивая оковами, медленно проследовал мимо кибитки и остановился возле бревна. Когда пленник выдернул из него топор, Ризакули сильно испугался. Да и как не испугаться?! Кто его знает, что он задумал? Но, кажется, ничего, страшного… Юноша стал рубить сухое дерево. Рубил охотно и умело.