Валерий Вотрин - Логопед

Заблукаев появился перед зданием Коллегии ровно в десять часов утра. Привычно обошел здание и уперся в траншею. Доска еще была здесь — но где же вход? Заблукаев подбежал к доске. Так и есть — окно-вход на том конце доски уже начали закладывать изнутри кирпичом. В проеме виднелись равнодушные лица строителей. Работа шла споро — еще минут пятнадцать, и вход исчезнет.

— Подождите! — отчаянно закричал Заблукаев, маша папкой. — Пустите меня в здание!

Работы по заделыванию окна остановились, и строители уставились на Заблукаева.

— А где ве ты раньфе был? — недовольно спросил один.

На это у Заблукаева имелся ответ.

— Приемные часы! Приемные часы! — прокричал он, потрясая папкой.

Строителям крыть было нечем, но так просто они сдаваться не хотели.

— Да ты уве не пролезефь!

— Пролезу! — настаивал Заблукаев, ступая на прогибающуюся доску. — Тут еще для двоих место!

— Ну, лезь, — уступили строители и добавили насмешливо: — Только в транфею не сковырнись.

Заблукаев осторожно перешел траншею по шатающейся доске, стараясь не смотреть вниз, словно там была пропасть, и уперся грудью в полузаложенное окно. Оттуда ему протянули руку. Он сунул в эту руку папку и, кряхтя, полез в узкий проем. С той стороны ему помогали — тянули за руки, плечи и голову, довольно нелюбезно. Через некоторое время он оказался внутри, весь в пыли и известке.

В комнате, чьем-то брошенном кабинете, было шестеро строителей. Работали только двое, а остальные сидели на старых стульях в углу и играли в карты. Их старшой обратился к Заблукаеву:

— Кулево есть?

— Не курю, — гордо ответил Заблукаев и осведомился: — Куда идти-то?

— А ты выходи, там разберефься, — ответили ему.

Но едва он вышел, как дверь за ним захлопнулась, и он оказался в длинном, без указателей коридоре с рядами одинаковых дверей без номеров. Заблукаев, поразмыслив, пошел направо и вскоре вышел к некой приемной, где за печатной машинкой сидела секретарша и читала газету. При появлении Заблукаева она бросила газету и бешено застрочила на машинке. Заблукаев подошел к ней и откашлялся.

— Вы к кому? — резко спросила она, поднимая лицо.

— Я вот с бумагами… — начал он объяснять, показывая папку.

— Проситель? — оборвала она его. — С обращением?

— Да, но…

— Вам в двести восемнадцатый. На третьем этаже, налево.

Он поблагодарил и отправился искать лестницу, но в середине коридора вдруг остановился. Минуточку, какой он проситель? И не обращение у него вовсе. Он повернул обратно, и вовремя — секретарша торопливо собирала бумаги и уже собиралась улизнуть. При виде него лицо ее вытянулось.

— Извините, — сказал Заблукаев, подходя к столу. — Я вообще-то не проситель, а посетитель.

— С жалобой? — снова прервала она его. — Тогда вам в двести первый. Третий этаж, направо.

— Нет-нет. Не с жалобой. У меня предложение.

Ее лицо вытянулось еще больше.

— Давайте, что там у вас.

Он передал ей папку.

— Подождите здесь, — произнесла она кисло и, не заглядывая в папку, скрылась за дверью. Он сел в свободное кресло и стал ждать. За дверью слышался какой-то разговор. Секретарша вышла, ни слова не говоря, села на свое место и принялась подкрашивать губы. Закончив, произнесла в пространство:

— Просили подождать.

Заблукаев кивнул. Нервная дрожь пробила его, еще когда секретарша скрылась за дверью. Теперь с дрожью невозможно было совладать — он весь трясся.

На столе у секретарши зазвонил телефон. Она взяла трубку и, меряя Заблукаева взглядом, принялась слушать. Заблукаев, сотрясаясь с головы до ног, ждал.

— Да, — говорила секретарша, глядя на Заблукаева. — Понятно. Нет, сидит. Нет, один. Сидит, ждет. Видела, конечно. Ну, просто бумаги. Не просто бумаги? Нет. Да. Хорошо.

Она положила трубку и зло проговорила:

— Входите, вас ждут.

И Заблукаев вошел. Много лет спустя он пытался вспомнить, как выглядел кабинет, — и не мог. Кажется, там был какой-то шкафчик с книгами и на нем чей-то бюст. Из памяти вылетело также имя-отчество разговаривавшего с ним. Александр Сергеевич? Александр Юрьевич? Или Михаил Юрьевич? Одно он помнил точно — человек был настолько заурядной внешности, что она не затрудняла взгляда. Сквозь человека можно было спокойно рассматривать интерьер комнаты. И голос его был пустой и ровный, как дуновение ветерка.

— Заблукаев, Заблукаев, — шелестел этот голос. — Конечно, конечно. Бывший студент, исключен за антиправительственную деятельность. Нигде не работает. Поступали сигналы на вас, очень неблагоприятные. Установлен надзор. Как, не знаете? Установлен, установлен.

— Где я?

— Где я, где я… — шелестел голос в ответ. — А где вы думаете? Это Четвертый департамент Коллегии. Мы вас прекрасно знаем. Хотели лично познакомиться, а вы сами явились. Похвально, похвально.

— Я хотел, чтобы вы извлекли уроки…

— Уроки, уроки… Какие такие уроки? Вы сами должны извлечь урок, Заблукаев. Впрочем, уже поздно. Что вы тут принесли? Бумаги, бумаги…

— Это не просто бумаги. Я хотел пролить свет… раскрыть злодеяния… речеисправители…

— Конечно, конечно. А зачем? Вы думаете, мы этим не занимаемся? Думаете, спим на рабочем месте?

— Нет. Я просто…

— Что вы просто?

— Я просто хотел стать логопедом.

— Вот как? Вы из логопедической семьи?

— Нет.

— Тогда почему дерзаете?

— Болею душой за язык. Посмотрите вокруг! Что делается! Враги проникли повсюду, вредители. Язык гибнет… Я…

— И вы поэтому решили стать логопедом?

— Хочу бороться. Знаю пути улучшения. Вот, видите, папка. Долгое время собирал. Там рассказы о жертвах. Десятки жертв. Это заговор!

— Заговор, заговор… И что же, логопеды не справляются? Так вы считаете? Некомпетентны, возможно?

— У меня и в мыслях не было…

— Тогда что же? Вы ведь сын учителя? Почему не учительствуете?

— Как вы не понимаете! Учителя задавлены министерскими циркулярами. Их роль хранителей языка, просветителей сведена к минимуму. Их авторитет ничтожен.

— Стало быть, поэтому вы пренебрегаете своим долгом?

— Мой долг — бороться с распадом языка!

— Откуда вы взяли, что язык распадается?

— Я это вижу.

— Это все глупости, Заблукаев, — прошелестел голос. — Пустые глупые выдумки. Сейчас мы вас отпустим. Но если вы, черт вас подери, еще раз рыпнетесь, если станете приходить сюда и требовать, чтобы вас приняли в логопеды, мы дадим вашему делу ход.

— Я просто хотел…

— Хотели, хотели… Вы просто хотели открыть всем глаза. Знайте — эти глаза открыты. Да-да, мы не сидим без дела. Мы замечаем все. Замечаем и принимаем меры. А вы — пустая трещотка, трепло балабольное. Только наша крайняя занятость мешает нам передать ваше дело в прокуратуру.