Левон Сюрмелян - К вам обращаюсь, дамы и господа

На майдане к нам присоединились Нурихан и Ваган. Они тоже вернулись из России, чтобы учиться в заново открывшейся мхитаристской школе.

Усевшись в ряд поверх своих корзин и паланов, носильщики-турки в ожидании заказчиков, как ни в чём не бывало, болтали и шутили, точно так же, как и в те времена, когда Трапезунд принадлежал туркам.

— Собаки! Ослиные отродья! — сердито пробурчали мы, проходя мимо.

Возвращение турок-носильщиков возмутило нас, потому что в дни резни турецкая полиция нанимала эти живые телеги грабить армянские дома и магазины и, несомненно, некоторые из сидевших здесь принимали участие в грабежах.

У кофейни в тени большого платана старые бородатые турки с восточной невозмутимостью и спокойствием курили наргиле и пили кофе. Многие турки постепенно возвращались в город, потому что русские не только не притесняли их, а часто бывали даже слишком добры к ним. И нам это не нравилось.

Наша школа находилась в двух кварталах от майдана. Я с гордостью прочёл на воротах вывеску на итальянском языке: «Collegio Armeno dei Mechitaristi».

Арам уже был на школьном дворе. Как примерный ученик, он всегда приходил первым. Уединившись в уголке под магнолией, он рисовал.

— Привет, Кролик! — Мы называли его так, потому что он бегал, как кролик. Родился Арам в Лондоне и умел говорить по-английски. Отец его был секретарём американского консульства, но мы смотрели на него свысока, потому что он не был сиротой и из-за служебного положения отца его не выслали. Он не пострадал, как мы, и не совершил отважных поступков, однако заслужил право на внимание: белый флаг, которым размахивал американский консул, сдавая Трапезунд русской армии, был сшит из простыни Арама, а этот факт, по его мнению, делал его исторической личностью.

— Что ты там рисуешь, Кролик?

— Так, ничего, — таинственно сказал он.

— Дай посмотреть.

— Нет! — Он заложил рисунок в книгу, и это ещё сильнее заинтриговало нас. Он бы не стал рисовать голую девушку, Арам был не из тех, кто рисует такое. После небольшой потасовки я вырвал у него из рук книгу и вынул рисунок.

— Всего лишь железнодорожный вагон, — сказал я. — Я видел много таких в Батуме.

— Это вовсе не вагон, — возмутился он.

— Что же тогда?

— Электрический трамвай.

Электрический трамвай! Я видел настоящие поезда, но электрических трамваев не видел. Чтобы снискать наше расположение, Арам доверил свою тайну — он изобрёл новый вид электрических трамваев, которые станет производить, когда вырастет. Он объяснял нам некоторые усовершенствования, которые ввёл в конструкцию электрических трамваев, из коих я ничего не понял, видимо, оттого, что самой важной части своего изобретения Арам нам не открыл. Это оставалось под большим секретом, он ведь собирался получить английский патент на изобретение. Арам намекнул, что ему могут понадобиться партнёры, когда он создаст компанию по продаже трамваев. А так как нам хотелось разделить с ним эти сказочные доходы, мы стали относиться к нему с большим уважением.

В нашей школе было около двадцати пяти сирот в возрасте от семи до четырнадцати лет, и их распределили в три класса: старший, средний и младший. Хотя я учился в старшем, но часто играл с младшими в солдаты. Мы вскакивали на деревянных коней, я выхватывал игрушечный пистолет и с криком «avanti» вёл свой отряд отважных на славные подвиги.

Прозвенел звонок, мы отложили в сторону коней и молча разошлись по классам. В старшем классе нас было шестеро — Нурихан, Арсен, Ваган, Арам, Оник и я — самый младший из «старших».

Деканом нашей школы назначили нового католического прелата города, которого мы, по его просьбе, называли просто «Вардапет» [16] Слово «вардапет» имеет в армянском языке несколько значений. В церковной иерархии — чин, равный архимандриту. Употреблялось также в значении «учёный», «учитель». (Примечание И. Карумян). , а не «святой отец» или «ваше преподобие».

Первым уроком был армянский, который сам Вардапет и преподавал. Мы вскочили на ноги, когда он вошёл в класс в чёрной атласной шапочке, надетой на лысеющую голову. Ходил он маленькими, быстрыми шажками, как женщина в узкой юбке. Он был низкорослый, чуть выше меня.

— Можете сесть.

Мы сели.

В тот день нам было задано стихотворение Гевонда Алишана [17] Гевонд Алишан (1820–1901) — классик армянской поэзии, выдающийся филолог, историк, географ, переводчик. Член конгрегации мхитаристов. Был лауреатом Почётного легиона французской Академии, почётным членом и доктором Иенской философской Академии, сотрудничал с российской, итальянской и другими академиями. (Прмечание И. Карумян). «Луна армянских кладбищ». Наша армянская хрестоматия была прекрасной книгой. Она не только служила нам антологией армянской литературы, но и содержала образцы произведений многих переводных авторов — Оскара Уайльда, Мориса Метерлинка, Пьеро Лотти, Ипполита Тэна, Леконта де Лиля, Леонида Андреева, Толстого, Людвига Уланда, а в разделе «Американская литература» — стихотворение некоего Ларри Хью (если я верно помню его имя). Ещё больше, чем захватывающие тексты, интересовали меня цветные репродукции знаменитых художников на всю страницу: «Кораблекрушение» Айвазовского, «Бетховен и его музыка» Балестриери и особенно картина «Война», изображающая нагого улана верхом на белом коне посреди огромного поля сражения, усеянного грудами голых тел. Глядя на это великое множество незахороненных мертвецов, я подумал, что этой картине больше бы подошло название «Резня»: трупы напоминали мне о нагих телах армян в Мельничной реке.

В стихотворении Гевонда Алишана было много архаичных выражений, значения которых я не знал, но прекрасно понимал их каким-то инстинктивным внутренним чувством. В нём говорилось о величии древней Армении. В священном, озарённом луной романтическом крае, среди целого леса копий и щитов мне виделись павшие на поле боя, но бессмертные воины-исполины с пышными шевелюрами. И над этой печальной, безмолвной и любимой мною землёй повисла луна, словно светильник господень, подвешенный на длинной серебряной цепи.

Бессмертный дух моих предков, погибших в борьбе sa христианство, просочился в моё сердце сквозь слова этого стихотворения, расшевелил во мне странные, доселе не изведанные чувства, и образ древней Армении засиял в душе, подобно лунному пейзажу прекрасных руин.

Я смотрел на портрет Гевонда Алишана, и его патриарший облик, благородные, мягкие черты лица произвели на меня большее впечатление, чем само стихотворение.

Вардапет был когда-то одним из учеников Алишана, он прочитал это стихотворение как восторженную молитву, и хотя Алишан не был причислен католической церковью к лику святых, Вардапет почитал его как святого и считал величайшим гением нашей современной литературы. Он рассказывал нам анекдоты из жизни Алишана, как все деньги, полученные за свои монументальные труды по истории, географии, флоре и фауне Армении, Алишан тратил на бедняков, а для себя даже пару новых шлёпанцев считал непозволительной роскошью. Он был непритязательным в быту и простодушным, как ребёнок, и очень любил притворяться неучем, говорил Вардапет. Он поведал нам о юности Алишана, о лорде Байроне, жившем в Конгрегации Мхитаристов на острове Св. Лазаря и изучавшем армянский язык, о многих других знаменитых поэтах Европы. Всё это произвело на меня глубокое впечатление.