Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната

— Я прошу извинения, что так опаздываю, но у меня немного свободных минут; мне в полчаса девятого надо быть на заседании у графини Фабелькранц, и я прямо с работы.

— О, вы так спешите, господин пастор?

— Да, моя широкая деятельность не дает мне отдыха. Быть может, мы тотчас приступим к заседанию?

Слуга принес напитки.

— Не хотите ли чашку чая, господин пастор, раньше чем начать? — спросила хозяйка, которая опять пережила неприятность небольшого разочарования.

Пастор кинув взгляд на поднос.

— Нет, благодарю вас; так как есть пунш, то я его возьму… Я поставил себе за правило, милостивые государыни, ни в чём не отличаться в моей внешней жизни от окружающих. Все люди пьют пунш, я не люблю этого напитка, но я не хочу, чтобы люди говорили, что я лучше их; хвастовство — порок, который я ненавижу! Можно теперь читать отчет?

Он сел за письменный стол, обмакнул перо и начал:

— О подарках, сделанных в мае яслям «Вифлеем», отчет правления. Подписано: Евгения Фальк.

— Урожденная, позвольте узнать?

— Ах, это неважно, — уверяла госпожа Фальк.

— Эвелина Гоман.

— Урожденная, позвольте узнать?

— Фон-Бэр, милейший господин пастор!

— Антуанетта Ренгьельм?

— Урожденная, ваше сиятельство?

— Ренгьельм, господин пастор.

— Ах, да. Ведь вы замужем за кузеном, муж умер, бездетны! Продолжаем! «Подарки»…

Общее (почти общее) удивление.

— Разве вы не хотите подписать свое имя, господин пастор? — спросила госпожа Гоман.

— Я боюсь хвастовства, сударыня, но если вы желаете! Извольте!

— Натанаэль Скора.

— На здоровье, господин пастор! Выпейте же, прежде чем начать, — попросила хозяйка с восхитительной улыбкой, которая погасла, когда она увидела, что стакан пастора пуст; она быстро наполнила его.

— Благодарю вас, госпожа Фальк, но не будем отвлекаться! Значит, начинаем? Хотите последить по рукописи!

— Подарки: её величество королева — 40 крон. Графиня фон-Фабелькранц — 5 крон и пара шерстяных чулок. Оптовый торговец Шалин — две кроны, пачка конвертов, шесть карандашей и бутылка чернил. Фрэкен Аманда Либерт — бутылка одеколона. Фрэкен Анна Фейф — пара манжет. Маленький Карл — 25 эрэ из своей копилки. Девица Иоганна Петерсен — полдюжины полотенец. Фрэкен Эмилия Бьорн — Новый Завет. Гастрономический торговец Персон — пакет овсянки, четверть картофеля и банку маринованного лука. Торговец Шейке — две пары шерстяных…

— Господа! — прервала его баронесса. — Позвольте узнать: всё это будет напечатано?

— Да, конечно! — ответил пастор.

— Тогда позвольте мне выйти из правления!

— Не думаете ли вы, ваше сиятельство, что общество может существовать доброхотными даяниями, если имена жертвователей не будут опубликованы? Нет!

— Так значит, благотворительность должна придавать блеск мелочному тщеславию?

— Нет! Нет, конечно! Тщеславие — порок; мы обращаем порок на доброе дело; мы превращаем его в благотворительность; разве это не хорошо?

— Конечно, но мы не должны называть хорошим именем мелочность; это хвастовство!

— Вы строги, ваше сиятельство! В писании сказано, что должно прощать; простите им их тщеславие!

— Да, господин пастор, я прощаю им, но не себе! Что бездельные дамы делают себе из благотворительности развлечение — простительно, хорошо; но что они смеют называть хорошим поступком то, что только есть развлечение, больше развлечение чем всякие другие, вследствие той заманчивости, которую придает ему публичность, печать, — это позорно.

— Как! — начала госпожа Фальк со всей силой своей страшной логики, — вы думаете, сударыня, что позорно делать добро?

— Нет, дорогой друг; но печатать о том, что подарил пару шерстяных чулок, я считаю позорным…

— Но ведь подарить пару шерстяных чулок — значит делать добро; так выходит, что позорно делать добро…

— Нет, печатать об этом, дитя мое! Вы должны слушать, что я говорю, — поправила баронесса упрямую хозяйку, которая однако не сдалась, но продолжала:

— Так печатать — позорно! Но ведь библия напечатана, значит, позорно печатать и библию…

— Не будете ли вы так добры продолжать, господин пастор, — прервала ее баронесса, несколько оскорбленная той неделикатной манерой, которой хозяйка защищала свою глупость; но та всё еще не сдавалась.

— Не считаете ли вы ниже своего достоинства, ваше сиятельство, обмениваться мнениями с таким незначительным лицом, как я…

— Нет, дитя мое; но оставайтесь при своем мнении; я не хочу меняться.

— Можно ли это называть спором, спрошу я вас? Не разъясните ли вы нам, господин пастор, можно ли назвать спором, если одна сторона отказывается отвечать на доказательства другой.

— Любезнейшая госпожа Фальк, этого во всяком случае нельзя назвать спором, — ответил пастор с двусмысленной улыбкой, которая чуть было не довела госпожу Фальк до слез. — Но мы не станем портить хорошего дела спорами. Мы отложим печатание, пока фонды не увеличатся. Мы видели, как молодое предприятие возникло из семени, и видели, что могущественные руки готовы ходить за растением; но мы должны думать о будущем. Общество имеет фонд; этим фондом должно управлять; иными словами, надо подумать об управителе, который мог бы продавать эти подарки и обращать их в деньги; другими словами, мы должны подыскать эконома. Боюсь, что без денежного вознаграждения мы не найдем такового; да и что находит человек бесплатно? Можете ли вы, сударыни, предложить подходящее лицо для этой должности?

Нет, об этом дамы не подумали.

— Тогда я предложу вам молодого человека, серьезного образа мыслей, который, по моему мнению, весьма подходящий. Имеет ли правление возразить что-нибудь против того, чтобы секретарь Эклунд стал экономом яслей за скромное вознаграждение?

Нет, против этого дамы ничего не имели, тем более, что рекомендовал его пастор Скорэ; а это пастор Скорэ мог сделать тем легче, что секретарь был его близким родственником. Таким образом общество получило эконома с окладом в шестьсот крон.

— Милостивые государыни, — сказал пастор, — недостаточно ли потрудились мы сегодня в вертограде?

Молчание. Госпожа Фальк смотрит в дверь, не идет ли муж.

— Время мое коротко, и я не имею возможности оставаться дольше! Имеет ли еще кто-нибудь какое-нибудь добавление? Нет! Призывая помощь Божью на наше предприятие, так хорошо начавшееся, я желаю всем нам Его благословенья; и не могу сделать это лучшими словами, чем теми, которыми Он сам научил нас молиться: «Отче Наш»…

Он смолк, как бы испугавшись собственного голоса, и все закрыли лицо руками, как бы стыдясь глядеть друг другу в глаза. Пауза продлилась дольше, чем можно было ожидать; она стала слишком долгой, но никто не решался прервать, ее; глядели сквозь пальцы, не тронется ли кто-нибудь, когда резкий звонок в передней опять совлек на землю всё общество.