Август Стриндберг - Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната

Одно мгновение оно серьезно думает о том, чтобы продлить свою прогулку, потому что он знает, что можно прийти в Лилль-Янс, если пойти дальше по улице; и он воспоминает утро, когда тот же тротуар вывел его из общества, от которого он бежал на свободу, природу и — рабство!

Часы бьют девять! Он стоит в сенях; двери в школьную залу заперты; в полутьме он видит много детских одеяний, висящих по стенам: шляпы, боа, капоры, перчатки, муфты лежат на столах и на подоконниках, а на земле стоит целый полк ботиков и калош. Но не пахнет сырым платьем и мокрой кожей, как в передней риксдага, или в рабочем союзе «Феникс» или… ага, пронесся запах свежескошенного сена — он определенно шел от той маленькой муфты, белой, как котенок, с черными хвостиками и голубой шелковой подкладкой; он не мог удержаться, взял ее в руки и понюхал запах духов New-mown hay — тут отворилась дверь, и вошла маленькая десятилетняя девочка, в сопровождении горничной.

Она глядит на учителя большими бесстрашными глазами и делает маленький кокетливый кникс, на который учитель почти смущенно отвечает поклоном, над которым улыбается и девочка и горничная. Она опаздывает; но это ее нисколько не пугает, потому что она дает себя так спокойно раздеть горничной, как будто приехала на бал.

И вдруг какой-то звук из комнат — сердце его забилось — что это такое? Ах, это орган! Гм!.. Старый орган! Да, и целое воинство детских голосов поет: «Иисусе, благослови начинание!» Ему скверно на душе, и он думает о Борте и Исааке, чтобы вернуть себе самообладание.

Но становится еще хуже: «Отче наш!..» Господи! Старое Отче Наш! Как давно…

Наступает такая тишина, что слышно как подымаются маленькие головки и шуршат воротнички и фартучки; потом открываются двери, и целый цветник девочек от восьми до четырнадцати лет колышется из стороны в сторону.

Он чувствует себя неловко, и у него такое впечатление, как будто он пойманный вор, когда старая начальница приветствует его и подает ему руку; цветник приходит в движение, перешептывается и обменивается взглядами.

Теперь он сидит у одного конца длинного стола, окруженный двадцатью свежими личиками, глядящими весело; двадцать детей, которые никогда не знали горчайшего унижения человеческой жизни — бедности, они смело и с любопытством встречаются с его взглядами; но он смутен, пока собирается с духом; но потом он уже дружен с Анной, и Шарлоттой, и Жеоржеттой, и Линзой, и Гарри; преподавание становится удовольствием; Людовик XIV и Александр остаются великими людьми, как все, добившиеся успеха; французская революция ужасное событие, при котором благородный Людовик XVI и добродетельная Мария Атуанетта погибли, и т. д.

Когда он потом поднялся в присутствие по снабжению сеном кавалерийских полков, он чувствовал себя веселым и помолодевшим. В этом присутствии, в котором он читал «Консерватора», он просидел до одиннадцати часов; потом он пошел в присутствие по винокурению; там он позавтракал и написал два письма, Борту и Струвэ.

Ровно в час он входит в отделении по обложению наследственной пошлиной. Там он проводит ввод в наследство, на котором зарабатывает 100 крон; до обеда у него еще столько свободного времени, что он успевает просмотреть корректуру законов о лесоводстве, которые он издает.

Так напугают три часа. На мосту у дома дворянства можно встретить молодого человека с важным лицом, с руками за спиной и с карманами, набитыми бумажными свертками; он не спеша идет рядом со старым худощавым седым человеком лет под пятьдесят. Это актуар присутствия по наследствам. Это человек, более, интересующийся мертвыми, чем живыми, и поэтому Фальк так хорошо чувствует себя в его обществе; а он привязан к Фальку, потому что тот, подобно ему, собирает монеты и автографы и потому что он не склонен к оппозиции, что редко бывает среди молодых людей.

Теперь оба старых друга идут в ресторан Розенгрен, где они уверены, что не встретят молодых людей, и где они говорят о нумизматике и автографах. Потом они пьют кофе в уголке кафе Рюдберга и просматривают до шести часов каталоги монет; в это время выходит официальная почтовая газета, и они читают о назначениях.

Оба они счастливы в обществе друг друга, ибо никогда не спорят. Фальк так свободен от убеждений, что стал любезнейшим молодым человеком, и поэтому начальство и товарищи любят и ценят его.

Иногда они засиживаются и тогда перекусывают на Гамбургской и выпивают рюмку настойки в ресторане при Опере, а то и две рюмки. Когда потом видишь их в одиннадцать часов возвращающихся под руку, то, право, приятно глядеть.

Фальк часто обедает и ужинает в семействах, в которые его ввел отец Борта; дамы находят его интересным, но никогда не знают, как он относится к ним, потому что он всегда улыбается и говорит им приятные колкости.

Но когда он пресыщен семейной жизнью и общественной ложью, он идет в «Красную Комнату»; там он застает ужасного Борта, поклонника Исаака, его тайного врага и завистника Струвэ, у которого никогда нет денег, и саркастически настроенного Селлена, который постепенно подготовляет себе второй успех, после того как все его подражатели приучили публику к новой манере.

Лундель, покинувший религиозное поприще, после того, как кончил алтарную живопись, стал жирным эпикурейцем, который приходит в «Красную Комнату» только тогда, когда можно есть и пить задаром; он живет теперь портретами, что связано с бесчисленными приглашениями на обеды и ужины; как уверяет Лундель, эти посещения необходимы, чтобы изучать характеры.

Олэ, всё еще работающий у орнаментщика, после своего поражения в качестве оратора и политика, стал мрачным человеконенавистником и не желает «стеснять» прежних товарищей.

Фальк дик и пылок, когда он приходит в «Красную Комнату», и ничто не свято для него, кроме политики, к которой он не прикасается. Но если он увидит в то время, как заплывает свои ракеты, сквозь облака табачного дыма, мрачного Олэ на другом конце зала, тогда он становится мрачным, как ночь на море, и потребляет большие количества крепких напитков, как будто хочет потушить ими пламя или раздуть его.

Но с некоторого времени Олэ перестал показываться.

Снег падает так легко, так тихо, и всё бело на улице, когда Фальк и Селлен идут в госпиталь в юго-восточной части города, чтобы захватить собой Борга в «Красную Комнату».

— Удивительно, какое торжественное, сказал бы я, впечатление производит первый снег, — говорит Селлен. — Грязная земля становится…

— Ты сентиментален? — прервал его Фальк насмешливо.

— Нет, я высказывался только, как пейзажист.

Они тихо пошли дальше сквозь снег, кружившийся около их ног.

— Этот Конунгсгольм с его лазаретами кажется мне жутким, — заметил Фальк.