Самсон Шляху - Надежный человек

Внезапно он вздрогнул: девушка подошла к его стулу. В темноте тускло светились черные распущенные волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам. Белела длинная, до пят, рубашка.

— Почему ты не хочешь прилечь? — услышал он глуховатый голос. — Спать осталось совсем немного.

Это он знал. И все же слова девушки,, вернее, какой‑то намек, послышавшийся в ее голосе, встревожил его. Привело в замешательство и движение, какое она сделала рукой, — призывное, манящее. Внезапно он оказался под одеялом, и легкая рука обхватила его за плечи — . чтоб не свалился с лавки. Лавка и в самом деле была слишком узкой, нужно было приложить немалые усилия, чтобы слегка податься назад и высвободить плечи из-под прохладной руки. Вместе с тем нужно было ровно, спокойно дышать, чтоб она не догадалась о волнении, охватившем его. Он должен ясно и трезво мыслить, строго контролировать каждый поступок, стараясь не поддаваться мимолетным настроениям. И все же оставалось несомненным — девушка была тоненькая, изящная, и каждое прикосновение к ней туманило голову.

— Ты, кажется, близкий товарищ Илие, да? — спросила она, теперь уже сама изо всех сил прижимаясь спиной к стене. — Тебя зовут Тома Улму, правильно?

Трудно было понять, верит она в свои слова или же сама сомневается в сказанном, однако голос у нее был настороженный, глуховатый. Он не знал, как и что следовало отвечать, но она, похоже, и не ждала никакого ответа.

— А кто такой этот Тома Улму?

— Один из… Ну, как тебе сказать… Так все его называют. Хотя ты, конечно, должен лучше знать. Господи, какая колючая борода! Ну ладно, кудрявый, спи! — прошептала она, решительно укладывая его голову к себе на плечо. Похоже, она и в самом деле была колдуньей — сразу после этих слов, после мягкого прикосновения девичьей руки он уснул.

Сколько, однако, он спал? Что заставило его прогнуться? Когда он очнулся, то понял, что они снова обнимают друг друга и объятие это очень крепко, как будто каждый старается удержать другого от падения в пропасть.

Он попытался вырваться, высвободиться из ее рук, но внезапно почувствовал, что не может на это решиться.

А что с нею? Спит или только кажется, будто шепчет чье‑то имя во сне — похоже, Кику, — все время зовет кого‑то, просит остаться, остаться, не уходить…

Нет, нужно вырваться, разом оборвать это забытье! К чему оно может привести? Ему ли не знать, к каким страшным, фатальным последствиям приводит потеря контроля над собой! Потом всю жизнь будешь каяться, до конца дней не простишь себе… Нужно подняться, причем сделать это так, чтоб не разбудить девушку, не прервать ее сон и эти отчаянные призывы…

Сначала хотя бы установить крохотную нейтральную зону и после этого оторваться от теплого, сонного тела. Эту дедушку любит Кику, тот самый Кику, которому, завтра на рассвете предстоит... Хотя почему же завтра? Сегодня, через два–три часа…

— Полотнище спрятал в надежном месте?

— В надежном.

— Л точнее?

— Точнее — в надежном».

Но где все‑таки спрятал он это самое полотнище? И все остальное? И почему не захотел сказать об этом напрямик? Значит, кому‑то не доверял, но кому, кому именно? Кику дано на все три минуты. Только три. Планка, как предупреждал Волох, должна быть из мягкой, податливой древесины, чтобы кнопки легко в нее входили. Место и время точно обусловлены. На Центральной площади, там наиболее оживленное движение. Причем в самом начале дня, чтоб не сразу дошло до полицейских. Все зависит от Кику. Выдернет из‑за пазухи полотнище, прикрепит к планке и расправит его, развернет, чтоб развевалось на ветру...

— «Долой фашизм!»

— Вы что, не спите?

То был голос Виктории. Только голос. Лицо — бледное, будто молоко, пятно. Оказывается, она… блондинка! Он повернул голову, стараясь разглядеть девушку в тусклом предрассветном полумраке.

Когда она успела подняться? Умытое лицо, причесанные волосы, хотя коса еще не заплетена.

— Чайник на примусе, согреетесь чаем. Вон там, на столе, хлеб.

— Зачем это нужно в такую рань?

Ему не хотелось, чтоб она вышла из дома первой. По тысяче причин, в первую очередь — из соображений той же конспирации.

— Не уходи, пожалуйста, Виктория. Тебя ведь зовут Виктория? — говорил он только для того, чтоб не молчать, чтоб не дать ей возможность покинуть комнату.

— Да, именно так. Мне пора уходить… На работу, — добавила она. — Ключ поверните два раза и спрячьте под половик.

— Где ты работаешь? — одним духом выпалил он. — У тебя есть специальность? Швея, да?

— Швея, — сказала она, лишь бы как‑то ответить на вопрос. — Я ухожу.

«Мда, она во всем подражает Кику, даже держится, как он. И все же слегка переигрывает», — снова поддался он сомнениям.

— Ты называла имя Тома Улму. Кто это: какой‑нибудь гайдук?

— Я ничего о нем не знаю.

— А я не верю, что ты портниха. — Он решился на эти слова только потому, что не знал, о чем говорить еще. И внезапно заметил, что под мышкой у нее в самом деле… портновский метр!

— Зачем тебе эта деревяшка? — снова спросил он, решив во что бы то ни стало отвлечь ее внимание и каким‑то образом выйти на улицу первым. — У женских мастериц, по–моему, таких не бывает. — Он поднялся с лавки. — Дай‑ка посмотреть.

— Зачем он вам? Метр как метр. Им отмеряют ткань, — и взялась за ручку двери.

— Подожди, подожди минутку! — Он потянулся к деревянной рейке, пытаясь испробовать ногтем древесину.

То была обыкновенная планка из мягкой породы дерева — ели.

«Еще должны быть кнопки», — подумал он.

Прежде чем спуститься по узкой винтообразной лесенке, он сосредоточенно посмотрел на часы, и это означало переход в зону иных мыслей и забот. Жестко напомнила о себе необходимость дождаться мгновений, названных «Три минуты против третьего рейха». Он должен окончательно, собственными глазами убедиться в абсолютной и беспредельной честности Волоха, ответственного за местную организацию. Своими глазами увидеть… знамя, взметнувшееся над площадью. По–человечески он больше всего на свете хотел сейчас этого, только этого.

Три минуты.

Наблюдать за операцией придется с боковой улочки. Он заранее прошелся по ней вчера… Нужно еще раз сверить часы, однако… Что это за тип промелькнул перед глазами; он встречается ему уже второй раз. Обычное совпадение? Трудно поверить. Подумать только: бродяга и сам воротит от него рожу! А походка, походка, она так и выдает его! Какая‑то безликая, явно чужая, взятая напрокат у людей, состоящих на службе…

Но вот наконец можно разглядеть и лицо. Мгновение-другое он смотрит на подозрительного человека и внезапно понимает, что ни за что на свете не смог оы удержать в памяти его глаз, их выражения. Они безлики, эти глаза, поскольку человеку нужно всегда таиться.