Джон Брэйн - Жизнь наверху

Я сел и посадил Барбару к себе на колени. Теперь уже не я охранял ее от беды, теперь я сам нуждался в ее защите. Я не знал, от чего должна она защитить меня, знал только, что, пока мы вот так — рядом, вместе, со мной не может случиться ничего дурного. Барбара с шумом высосала через соломинку последние капли апельсинового сока, поставила кружку на откидной стол и сказала:

— Я люблю тебя, папочка.

— И я тебя люблю,— сказал я.

Она поцеловала меня и сказала тем же тоном:

— Гарри уже позавтракал, да, он позавтракал. Он пошел к своим птичкам…

— Желаю ему удачи,— сказал я и окинул взглядом кухню: нигде ни следа грязной посуды, ни единой хлебной крошки — ничего, словно Гарри и не завтракал здесь. Для десятилетнего мальчика он был противоестественно чистоплотен. Когда я был в его возрасте, каждая комната после моего посещения выглядела так, словно по ней пронесся тайфун. Я снова почувствовал легкое угрызение совести, когда мысленно увидел, как он завтракал здесь один. Мне бы следовало быть с ним. Мой отец каждое воскресное утро брал меня с собой на прогулку — никогда в жизни не изменял этому правилу. Но ведь я провел свое детство в родительском доме, а не среди чужих людей. А Гарри предстояло пройти через мясорубку буржуазного воспитания в привилегированной школе-интернате, в частности через сент-клэровскую школьную мясорубку. Начальную школу для Гарри выбирала его бабушка; и среднюю школу для него будет выбирать она же.

Чайник закипел. Я осторожно спустил Барбару с колен и заварил чай. Маленький чайник нужно было согреть, затем поставить его на большой чайник и засыпать чай из расчета по одной чайной ложке на каждую персону плюс еще одну ложку сверх… Впрочем, теперь введены были еще некоторые новшества: смешивался чай различных сортов. Особенным успехом последнее время пользовалась смесь хорнимановского «Директора» и туайнингского «Серого графа», причем Сьюзен пила этот чай с лимоном и без сахара, и это служило постоянной темой разговора как в доме моего тестя, так и у Марка и являлось лишь одной из составных частей их объединенной стратегии, направленной на то, чтобы заставить меня похудеть. Я подождал три минуты, чтобы дать чаю настояться, потом налил себе чашку, положил в нее пять полных ложек сахару и долил чайник кипятком. Я быстро выпил чай и сполоснул чашку, испытывая при этом некоторое торжество — настроение поднималось почти так же, как от двойной порции виски.

Когда я принес чай в спальню, Сьюзен еще спала. Я тихонько потряс ее, приподнял ей веко. Сьюзен улыбнулась.

— Какой ты хороший, Джоки, малыш.

Я поцеловал ее. Она притянула меня к себе, так крепко обвив мою шею руками, что я чуть не задохнулся и поспешил высвободиться.

Барбара снова натянула капюшон халатика себе на голову.

— Он хороший — папа Джо, да, он очень хороший,— сказала она.— Он дал мне ледовый сок и соломинки.

Сьюзен наклонилась и поцеловала ее. Барбара приняла поцелуй как должное.

— Я все вижу сквозь твою ночнушку, мамочка,— сказала она.— А у меня ничего не видно сквозь мою пижамку.

Сьюзен рассмеялась.

— Ну, там еще не многое можно увидеть, крошка. А теперь беги к себе в постель.

— Мне больше не хочется спать,— сказала Барбара.

— А тебе не хочется получить шлепки? Мама ничего не повторяет дважды, Барбара.

Барбара вышла из спальни, опустив голову.

Сьюзен налила себе чаю.

— Ты слишком балуешь этого ребенка,— сказала она.

— У нее чудесный характер от природы. Барбару просто невозможно испортить. Вот чего ей действительно не хватает, так это сверстника… братика или сестрички хотя бы приблизительно ее возраста…

— Мы, кажется, уже говорили об этом.— Сьюзен потянулась и подняла свою теплую кофточку, которая, как обычно, валялась на коврике возле кровати.

— Да нет, в сущности,— сказал я.— В сущности, не говорили.— Я отхлебнул чаю. Мы, то есть Джо и Сьюзен Лэмптон, в сущности, никогда серьезно не обсуждали вопрос о том, будем ли мы иметь еще детей, но мой тесть и моя теща обсуждали этот вопрос после рождения Барбары.

Я увидел, что Сьюзен надула губы, а это в последнее время всегда предвещало ссору. Когда-то это предвещало только поцелуи. Но когда-то Сьюзен мечтала иметь пятерых детей и хотела, чтобы все они были похожи на меня.

— Если бы ты перенес то, что перенесла я, рожая Барбару…

— Хорошо, хорошо. Оставим это.

— Ты эгоист до мозга костей. Мне кажется, ты будешь рад, если я умру. Тогда ты сможешь путаться с этой потаскушкой Джин Велфри, от которой ты без ума. Не воображай, что я ничего не заметила в тот вечер. Или что другие не заметили.

— Она совершенно меня не интересует. Послушай, я же сказал — оставим это. Я не буду больше об этом вспоминать.

Сьюзен достала сигареты из кармана кофточки. Подобно большинству женщин, она курила как-то подчеркнуто, превращая это в своего рода ритуал, и производила очень много шуму, затягиваясь и выпуская дым.

— Да уж, пожалуйста,— сказала она.

Вот опять: «Оставим это». Я снова сдался. Оставил все как есть ради сохранения мира. Но «все как есть» не оставило меня. Оно давило, топтало меня, принуждало к повиновению, и порой мне казалось, что все окружающие это видят. Во мне поднималось что-то очень похожее на ненависть к Сьюзен: вот она снова одержала надо мной верх, и надутые губки сложились в едва заметную усмешку. А скоро, очень скоро вместо «да уж, пожалуйста» я могу услышать: «попробовал бы только», и тогда мне придется поразмыслить всерьез. Поразмыслить «конструктивно», пользуясь излюбленным словечком моего тестя. А также «четко» и «решительно», добавил я парочку определений от себя. А главное — «широко». Я должен не забывать «мыслить широко».

Сьюзен не потрудилась застегнуть кофточку, и невольно я загляделся на ее грудь. Не скажу, чтобы при этом я был очень доволен собой или чтобы мне доставило удовольствие, когда Сьюзен прикрыла ладонями груди и спросила притворно жалобным голоском:

— Они у меня славненькие, правда?

Я кивнул. Я чувствовал, что на меня снова покушаются и я снова сдаюсь. Эту ночь мы не спали до четырех часов утра, секунду назад были на краю ссоры, а главное — Барбара в соседней комнате и она уже давно не спит. Но я знал, что произойдет, если только Сьюзен подаст сигнал. Я вылез из постели и накинул халат.

— Я иду под душ.

— Холодный, конечно?

Уже в дверях я обернулся.

— Придержи язык, не то я вернусь назад.

Она хихикнула.

— Ребенок,— сказала она.— Ну-ка, вспомни слова Спок, Джоти.— Она скинула кофточку.

— У нас еще ночь впереди,— сказал я и захлопнул за собой дверь. Шагая по коридору, я еще слышал, казалось, ее смешок.

После завтрака я вышел в сад. Весна запоздала и нарушила все наши грандиозные планы, обдуманные еще в прошлом году. С перекопкой клумб я на целых два воскресных дня отстал от расписания. Птичий перекресток находился в районе новых домов, неподалеку от парка Сент-Клэр или Графского шоссе — в зависимости от того, с какой стороны вы предпочитали на него смотреть. (Земельные агенты обычно называли его Новым парковым районом; по-видимому, слово «парк» казалось им более звучным, чем слово «шоссе».)