Владимир Карпов - За годом год

— Тогда я отсюда посмотрю. Можно с тобою?

— Рыгор, поди сюда! — окликнул пикетчик другого солдата, стоявшего на противоположной стороне улицы у стены дома.

Небо на востоке светлело, и трепетная бирюза поднималась над горизонтом все выше. Дул легкий ветерок, и мгла, словно развеваемая им, начинала редеть, и все — мостовая, руины, стены, крыши домов — пояснело.

Поглядывая на небо, солдаты закурили.

— Интересуетесь? — спросил тот, кого пикетчик назвал Рыгором. — Оно и впрямь занимательно. Но тут поблизу дома целые, и взрывать осторожно будут.

— Он архитектор, — сказал высокий пикетчик с усами.

— А я гляжу — волнуется человек. Жалко, наверное?

— Потеряв корову, по веревке не плачут, — пыхнул цигаркою высокий. — Все одно торчат, что зубы гнилые. Ей-ей!

— Как, как вы сказали? — встрепенулся Василий Петрович.

— Я говорю — не такие уж бедные мы, чтобы не уважать себя. На большее завоевали право. Человек с войны вернется жадным.

— Это верно, — согласился второй. — Повидали и свет и людей. Нам теперь мало, что было. Уважать не только других научились.

От полоски на востоке шел свет и ложился на обветренные, загорелые лица и серые фигуры солдат. Были они в поношенных шинелях, подпоясанных брезентовыми ремнями. Карабины мирно висели у них за плечами. И от этого слова солдат показались Василию Петровичу особенно значительными.

— Да, да, — подтвердил он.

Послышался пистолетный выстрел.

В груди Василия Петровича заныло, но отвратительной слабости, с которой он вчера шел к Кухте и которую скрывал от себя сегодня, не было. Он жадно вдохнул холодный воздух и, ощущая его свежесть, на секунду задержал в себе.

В этот момент в конце квартала полыхнул огонь и ухнул взрыв. Глухой, сдержанный, он разорвал предутреннюю тишину и раскатисто пронесся над руинами. Как близкий гром.

Василий Петрович с облегчением выдохнул воздух и, подчиняясь внутренней потребности, оглянулся назад.

Возле него, вытянув шею, словно глядя через головы людей, стоял Кухта.

— И ты здесь? — не особенно удивился Василий Петрович и проглотил подкатившийся к горлу комок.

— Тут, Петрович. Что-то не спится.

— Спасибо, дорогой…

— После тебя Понтус наклюнулся. Просил показать список объектов на ближайшую декаду. Нотный товарищ.

— Ну и как?..

— Врешь, нас тоже не обведешь. Я обещал сегодня прислать… Однако он все-таки добился своего — ставят твой вопрос на бюро. Хочет придать собственному мнению форму коллективного решения или состряпать дело. Тоже на Маркса ссылается. Говорит, что человеку прежде чем высокими материями заниматься, нужно есть, одеваться и жить где-то… Вот, действительно, — бойся коровы спереди, коня сзади, а комбинатора со всех сторон. Он и бодается, он и брыкается…

Кухта хохотнул, но сразу же осекся. Слева, а потом и справа полыхнули, загремели взрывы.

В полдень приехал Михайлов. На вокзале его встретил Понтус и, сообщив, что номер в гостинице забронирован, предложил поехать в управление. Михайлов согласился, но, когда "оппель" остановился у Дома правительства, неожиданно, хотя собиралось на дождь, попросил поездить по городу.

— Вероятно, под вашим, как говорится, руководством многое изменилось, — щурясь, приветливо сказал он. — Хвалитесь, пожалуйста!

В Университетском городке я заметил — работают. Студенты, наверное?

— Да, — неуверенно произнес Понтус.

— Это прекрасно. Пусть знают цену аудиторий. Вообще было бы полезно каждому знать, сколько стоит его персона народу.

Понтус почему-то посчитал; что слова Михайлова сказаны неспроста, но промолчал — невыгодно было начинать со споров — и принял озабоченный вид.

— На Серебрянку! — громко приказал он шоферу, стараясь найти причину, что погнала академика по городу, и подготовиться к возможным неожиданностям.

Приезд Михайлова — это Понтус понимал отлично — прибавит ему забот. Но в то же время при определенных обстоятельствах может и застраховать от некоторых неприятностей.

Не решив сразу, что лучше — пугать Михайлова убогостью или хвалиться, Понтус выбрал среднее — показать отдельные объекты. И, побывав на машиностроительном, инструментальном, вагоноремонтном заводах, где шли восстановительные работы, объехав те немногие участки, где восстанавливались жилые дома, они снова вернулись к Дому правительства. Но, как и в первый раз, Михайлов попросил, если можно, "проскочить" еще по Советской улице.

Проехали наполовину уцелевший квартал, потом квартал руин, уже разобранных по одну сторону. Поравнялись с Комсомольской. И тут Михайлов увидел взорванную коробку.

Он положил руку на плечо шофера и, когда тот остановил машину, не по возрасту ловко открыл дверцу. Вслед неохотно вывалился и Понтус. Его мутило. "Сюда, конечно, тянул все время. Хитрил, прикидывался, — подумал он неприязненно. — Списались, гении". А вслух сказал:

— Весна, Владимир Иванович! Благодать! Мальчишки теперь все на крышу норовят забраться, поближе к солнцу… Вы осматривать будете?

День был действительно мягкий, мглистый. И странно было, почему накрапывает дождь.

— Угу! — на ходу ответил Михайлов и, подняв воротник непромокаемого плаща, неуклюже полез на кирпичные груды.

Посмотрев вдоль улицы, он в знак согласия с мыслями кивнул головою, вынул из кармана объемистый блокнот и, нагнувшись, чтобы прикрыть его от капель дождя, принялся что-то записывать.

— Давно? — ткнул он авторучкой себе под ноги.

— Только сегодня.

— А там?

— Тоже, — поглядывая на академика, как на статую, сказал Понтус.

— И кто же?

— Конечно, герой… Юркевич…

— Молодчина! Вас интересует почему? Жизни можно уступать, но не в главном. А если взглянуть с перспективой, это важнее, чем, скажем, построить тут дворец. Согласны?

— Теоретически, Владимир Иванович… На нас тоже нажимают…

— Значит, не согласны.

— Вы знаете, как в городе обстоит дело со снабжением. Магазины не успевают выдавать, что имеют. И было предположение временно использовать под торговые точки эти целые коробки.

— Безусловно, безусловно, — согласился Михайлов и стал спускаться.

"Чудак какой-то", — подумал Понтус. И, подождав, когда тот сойдет, приглушенным баском, как говорят по секрету, сказал:

— Завтра Юркевича слушают в горкоме. Есть мнение — будут говорить о его архитектурной политике. Эти взрывы вызвали толки.

Смысл его слов будто не сразу дошел до Михайлова. Он взял Понтуса под локоть, подвел к машине и заставил первым сесть в нее. А когда сел сам и "оппель" тронулся, спросил, вроде они уже договорились:

— Значит, к нему?

Понтус ожидал всего, только не такого поворота. Должна же быть у этого самодура хоть капля трезвого ума!.. Впрочем, что ему с его именем! Разве он чем-либо рискует? Сегодня здесь, завтра там. Сделает ошибку — скажут: "Поиски". Докажет свое — похвалят: "Вот это принципиальность!" Он давно уже миновал черту, за которой делают не всегда то, что думают… Такой элите можно…