Юрий Калещук - Непрочитанные письма

Но если бы лишь в текущих неурядицах было дело!

Оголтелое состязание в скорости проходки — и хронически отстающее освоение скважин (иначе говоря — незавершенное строительство). Сумасшедший метраж — и нехватка скважин, эксплуатационных и нагнетательных. Оглушительные рекорды — и тревожная статистика Госгортехнадзора: скрытый брак, явные нарушения параметров кривизны, поспешное, ненадежное крепление стволов. В ту пору, правда, мало кто задумывался над этим, да и меня занимала больше внешняя динамика соревнования: кто впереди? Китаев? Громов? Лёвин?

При любой производственной или организационной погоде бригада Лёвина выделялась среди других.

Причины удивительной стабильности успехов лёвинской бригады, на первый взгляд, были демонстративно просты. Бывал у него на буровой — конечно, глаз у меня не тот, что у Толика Мовтяненко, но кое-что я вроде заметил, и это «кое-что» относилось прежде всего к естественной, как дыхание, слаженности работы всей бригады и ровному, легкому, независимому характеру ее бригадира. Герой, депутат, с министрами и секретарями на короткой ноге — Лёвин был прост, терпелив, доброжелателен, не умел никогда унывать, ну а о профессиональном чутье его слагались легенды.

От китаевской буровой до лёвинской километров пять — три по давно расквашенной, растерзанной гати и еще два по бетонке; рядом с нею располагался 137-й, лёвинский куст. Мастер, поджидая, стоял на крылечке культбудки в неизменной кожаной курточке и домашних шлепанцах, но глядел не на меня, а на мои замызганные сапоги.

— Пешком шел? — насмешливо поинтересовался Лёвин. — Не мог Китаев машину дать?

— Какая машина! — неожиданно разозлился я. — Там трактором не проберешься. Это у вас...

— Ничего, — продолжая улыбаться, сказал Лёвин. — Скоро подсохнет — вишь, солнце какое? — везде можно будет проехать. Хоть на «уазике», хоть на «Жигулях».

— Ага, — сказал я. — Верхом на палочке.

— Да у меня, между прочим, — жестко сказал Лёвин, — за все время первый куст такой — чтоб в десяти шагах от бетонки. Конечно, со снабжением полегче — все, что необходимо, подвезти можно. Но уж в болотах — во как мы насиделись!

На буровой шла перевахтовка. Стоял на площадочке автобус, ожидая утреннюю смену, дневная уже облачилась в робы и толпилась на приемном мосту, но и прежняя вахта почему-то не торопилась оттуда уходить, о чем-то они толковали вместе, размахивая руками и поглядывая на широченные трубы, аккуратно уложенные на стеллажах.

— Колонну спускаем, — пояснил Лёвин. — Да, видно, неважно промыли скважину после каротажей — кое-где затяжки, задержки, легкие прихваты случаются. Вот мужики и порешили объяснить друг другу, в каких интервалах да как вести спуск — где и со свистом можно, а где шагом или даже ползком.

— Так про все это бурильщик в вахтовом журнале наверняка написал.

— Написать-то написал, но... Нет, не понимаешь ты, Яклич. А постарайся понять. Написал или рассказал, заинтересованно рассказал, озабоченно — разница, а?

Минут через пять взвыли дизеля, загрохотала лебедка, со скрежетом вылезла на козырек очередная труба, а утренняя вахта, умывшись и переодевшись, степенно подтягивалась к автобусу. Были они как на подбор — в одинаковых нейлоновых плащах, черных лаковых туфлях, молодцеватые, рослые; Лёвин глядел на них, откровенно любуясь.

— Баскетболисты! — хмыкнул я. Не мог я понять, откуда взялось это раздражение, и сдержать его тоже не сумел.

— Знаешь что? — сказал Лёвин. — Давай на Вах смотаемся. Вода теплая, я вчера проверял.

— Колонна же! — недоуменно сказал я.

— Ну и что — колонна? — искренне удивился Лёвин. — Украдут ее, что ли? Мужики и без меня знают, что им делать. К тому ж — это рядом. За час обернемся.

Вода, конечно же, была ледяная. Чему изумляться — в бочагах и на северных склонах распадков еще снег лежал. Лёвин растирался полотенцем и бормотал:

— А в Аме-ме-ме-мерике в речках не ку-ку-ку-купа-ются. Только в ба-ба-ба-бассейнах...

— Ты в Штатах бывал, что ли?

— Был. В прошлом декабре. Ту-ту-туристом. Что там замечательно — зажигалок навалом!

Потом он сказал:

— Хорошие мужики у Китаева. Только этого мало. Надо, чтоб коллектив был. Васильич как раз и гнет такую линию, тут у него хватка есть. Добьется своего — будет бригада. Не на месяц, не на квартал, не на год даже.

— А если они тебя обставят? Ты же привык быть первым.

— Привык... Не то слово. К этому привыкать нельзя. Не надо. Конечно, не очень-то уютно себя чувствуешь, когда тебе в затылок дышат, на пятки наступают... Но мы же не на стадионе, не на беговой дорожке, результат-то общий, суммарный. Когда одна бригада сработала лучше других, значит, и все управление лучше сработало. Так?

— Не всегда, — возразил я. — Можно все инженерно-технологические силы, все материальное обеспечение сосредоточить в одной бригаде — и вытащить ее незнамо куда. А остальные — посадить в галошу.

— Это крайности. Хотя такое бывает, верно. И инженерно-технологическую службу ты вовремя вспомнил. Хотя и не по тому поводу, по какому следует. Почему мы бурить стали больше? Появился опыт у исполнителей — да. Но самое главное — инженерно-технологическая служба качественно выросла. А ведь ума она набиралась, изучая предельные возможности лучших бригад. Понимаешь?

— Ага. Как говорится, доступно пониманию. Но почему же тогда разрыв между первой бригадой и последней едва ли не годовому заданию равен?

— Ну, чё пристал? — вздохнул Лёвин. — Да потому, что рост инженерно-технологической службы — только одно из условий выполнения задачи. Очень важное, но только одно! — Поглядел на часы. — Надо на сто тридцать шестой заглянуть. Временем располагаешь, Яклич?

— Вполне.

По дороге заговорили о многовахтовке.

Как раз накануне мы долго толковали об этом с Макарцевым — я-то в ту пору наивно полагал, что такой организационный ход сулит одни лишь приобретения (тогда система еще считалась шестивахтовой — четыре вахты основные, две подготовительные, однако кое в каких бригадах уже стали появляться седьмые, потом и восьмые вахты), а Макарцев с неожиданной резкостью заявил: «Туфта все это! А если по-научному — экстенсификация! И полная неразбериха. Кто первый, кто последний — если у одного восемьдесят тысяч метров и восемь вахт, а у другого шестьдесят тысяч на четыре вахты? По Малинину и Буренину ясно, что лучше сработала вторая бригада, но в главке про четыре действия арифметики давно уж забыли. Они на восемьдесят тысяч стойку сделают! И только!» Для меня это прозвучало как откровение. «Сергеич, — растерянно спросил я. — А как же это... сокращение непроизводительного времени?» Макарцев поглядел на меня сожалеюще и ответил вопросом на вопрос: «Зачем тебе это, а? Хочешь — как это говорится — проблему осветить, да? Ты мне лучше вот что скажи, Яклич: почему раньше были писатели-просветители, а теперь появились писатели-осветители? Освещают завод, стройку, тему. Выхватят из жизни какую-нибудь семистепенную подробность — и освещают, освещают... Не сердись, Яклич, но если по делу говорить, то количество вахт — четыре или восемь — само по себе ничего не решает. Тут столько нитей переплелось, и ни одну из них порвать нельзя — весь клубок рассыплется. Догадываешься, к чему я клоню?..»