Владислав Ляхницкий - Алые росы

«Помните, у нас в лавке — украли пуд соли? Так нашли этот куль у нашего председателя Иннокентия в сенках. Есть и свидетели… Они видели, как он, председатель… эту соль из лавки тащил. В селе за стакан соли ведро пшеницы дают, а тут цельный пуд…»

Я и этак и так: не брал, дескать, соль и не видел ее. и не знаю, как она в сенках очутилась. Не верят. А свидетели шапки сняли, крестятся: «Сами видели».

Иннокентий залпом выпил ковш холодной воды.

— Этого еще мало. Лезет на трибуну учителка и порванной кофтой трясет. Вот, грит, ваш председатель пытался меня снасильничать. Плачет, стерва. Самые настоящие слезы льет. А меня в тот вечер лихоманка трясла, на печи под тулупом лежал. Жене поверь. А с солью… Эх, кабы в бога верил, на колени бы встал да поклялся перед иконами…

3.

Борис Лукич дожидался Вавилу и Егора во дворе потребительской лавки. Увидев их, легко соскочил с телеги и, раскинув руки, пошел им навстречу. Легкий, подвижный, в белом полотняном костюме, как капитан парохода.

— Как я рад, как я рад… Тут у нас… Только представьте себе, представитель народной власти насилует девушек! Я б его расстрелял…

— И я тоже, — ответил угрюмо Вавила. — Только правда ли это? Жена говорит, что в тот злополучный вечер Иннокентий пролежал на печи в лихорадке, а соседка-старушка три раза заходила и поила его настойкой полыни.

— Жена! Соседи! Да их легко подговорить на любое свидетельство, а учительница — человек культурный, активный член нашей партии. А как же быть с солью? Я своими глазами видел у Иннокентия в сенках этот злополучный куль.

Разговор проходил под навесом завозни, куда на лето ставятся розвальни, кошевки, а на зиму — телеги, ходки, бороны, плуги.

Из окна чистой горницы, прикрывшись тюлевой занавеской, за разговором следила Евгения Грюн. «Растерялись. голубчики», — торжествовала она.

Борис Лукич, чуть усмехнувшись, продолжал с наигранным сочувствием:

— Может быть, ты и на соль нашел свидетелей… на хуторах? Может быть, митинг устроим?

С крыльца донесся задорный, с искринкой голой.

— Чудесная получилась прогулка, Клавдия Петровна. Аромат над полями такой, что голова кружится, как от nepвoro поцелуя. Еще бы рядом паж с не целованными губами, а мне бы четырнадцать лет… — Евгения расхохоталась и, судя по приглушенному смеху, обняла Клавдию Петровну. — А жеребчик был просто прелесть: неказист, но горяч и послушен, не в пример современным мужчинам.

Так с хохотом Грюн пробежала в угол двора к Борису Лукичу. Внимательно оглядела Вавилу прищурясь, будто только увидела.

— A-а… Старый знакомый, — протянула руку в белой лайковой перчатке. Грюн была в белой кофточке, в белых пикейных бриджах и черных сапожках. Волосы растрепались и пушистыми прядками падали на плечи, на щеки. Евгения знала, что это идет ей, и не спешила поправить прическу.

После митинга, где она потерпела поражение и был избран Совет, Евгения бросала на Вавилу взгляды, полные жгучей ненависти. Сейчас лицо ее было благожелательно, голос ласков. Она вроде бы искренне посочувствовала неудаче с Советом и, узнав, что Вавила имеет свидетелей, устанавливающих ложность показаний учительницы, оживилась и попросила познакомить ее с этими людьми. Вавила заколебался, но Евгения настаивала:

— Мы можем быть политическими противниками, можем спорить на митингах до хрипоты, но мы, Вавила, честные русские люди, и любая несправедливость должна одинаково волновать любого из нас. Вы, кажется, не верите мне? Даю вам честное слово, употребить все свои силы, все свое красноречие для реабилитации оклеветанного, если он оклеветан… Но соль? Борис Лукич сам видел эту соль в сенях у Иннокентия. Впрочем, все эти дела мы успеем еще разобрать, а сейчас я предлагаю купаться — раз, и обедать. Клавдия Петровна обещала сегодня окрошку. Настоящую деревенскую окрошку. Идемте купаться, друзья.

У Егора урчит в животе с голодухи. Как поели на хуторе — так одним махом до Камышовки. «Пошто же Вавила молчит? Озабочен, видать. Оно и понятно, такое дело в Камышовке раздули — и вдруг, на тебе, все раз валилось. Эх, не надо б нам на хутора торопиться, а тут обождать еще неделю, другую. Может, иначе бы вышло».

— Так купаться, друзья, — весело повторяет Грюн, — а любезный хозяин снабдит нас мылом и полотенцами.

Егор нутром находит ответ:

— Спасибочки. Помыться мы с Вавилой помоемся с удовольствием, да мыло у нас есть… полотенце тоже, а обедать не можем никак. Окрошка, конешно, хорошо, аж слюнки бегут, да мы как на зло перед самой Камышовкой заголодали малость и наелись, не знали, што будет окрошка. Простите уж, в другой раз. Верно, Вавила, я говорю?

— Конечно! Уж извините.

У озера, у камышей, Вавила с Егором остановились.

— Ксюху бы чичас повидать.

— Непременно надо. Ты мойся, а я вернусь.

Ксюшу Вавила нашел на огороде.

— Слава те богу. Вернулся. А я заскучала, неужто, думаю, трекнулись в сторону.

— Ксюша, у тебя есть подруги, знакомые. Всех обойди, со всеми поговори, только исподволь. Если Иннокентий вор, надо бить его, а не Совет распускать. И я полагаю, либо на Иннокентия наклепали, либо воспользовались его преступлением и Совет растрепали. На Совет метит Грюн, а Лукич перед ней, как собачонка, ходит на задних лапках. Немедленно иди, Ксюша. А встретимся у озера или вечером я мимо пройду и встану у церковной ограды. Следи.

4.

Все в степи на покосах, и пришлось Вавиле с Егором ходить по полям. Встречали приветливо.

— Вовремя вы вернулись. У нас тут такое творится, не приведи бог. Председатель-то наш…

— Слыхал. А ты веришь?

— Учителка порвану кофту казала. Свидетели есть… И Борис Лукич неужто б позволил соврать… Митинг хочешь собрать? Оно, конешно, хорошо бы Совет возродить. Да кого-вот теперь выбирать председателем? Ты от меня к Степану собираешься? Не ходил бы к нему. Слушок идет, вместе с председателем воровал.

Пришлось идти к Степану обходом, таясь. Он тоже радостно жал Вавилову руку.

— Шибко вовремя ты пришел. У нас тут такое… Ты до меня у кого побывал?

— Прямо от Прохора.

Степан помрачнел.

— Зря ты к нему ходил. Слушок идет, он помогал председателю хапать.

— Да оба же вы в одних окопах лежали, одних вшей кормили, мальчишками в бабки играли. Неужто, Степан, ты не веришь товарищу?

— Свидетели есть… Понимаешь? Сказывают, тетка Фекла еще видела, как Иннокентий куль к себе в избу тащил.

Свидетелей оспаривать бесполезно. Русский человек не приучен к лукавству и порой свидетельству верит больше, чем собственной памяти. Еще с детства помнил Вавила прибаутку-присказку.

— Фома, Фома, ты вечор пил без ума.

— Я вечор допоздна молотил.

— А кто Пахому нос своротил? У бабки Маланьи печь развалил? У Феклиной телки хвост оторвал? Это Федот видал.