Владислав Ляхницкий - Алые росы

«…Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокации, копите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамя партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!..»

3.

Вернувшись домой с прогулки, Валерий сразу прошел в кабинет отца. Решил, что вечером он пойдет к Вере, пригласит ее в гости. Кто знает, может быть, она понравится маме?

«Скорей бы вечер настал. А если пойти сейчас, наверное, дома Кондратий Григорьевич…»

На письменном столе лежала открытая книга, и впервые в жизни захотелось Валерию заглянуть во внутренний мир отца, узнать, чем он дышит, живет, что он думает. На цыпочках — почему на цыпочках, этого Валерий не мог себе объяснить, — он подошел к письменному столу и взглянул на титульный лист открытой книги.

— Ф. Ницше, — прочел Валерий. — «Так говорил Заратустра».

Валерий слышал о Ницше, о его не знающей удержу белокурой бестии.

«Так вот что читает отец!»

— Итак, о чем говорил Заратустра?

Тут взгляд Валерия упал на лежавшую на столе телеграмму.

«Секретно

Петроград Главковерху Керенскому

Советы солдатских депутатов направляют деревню под видом уборки хлеба тысячи солдат агитаторов тчк Имею сведения двтч Омск отправляет деревню двадцать тысяч солдат зпт Барнаул шесть тысяч зпт всего разных гарнизонов около восьмидесяти тысяч тчк Прошу принять срочные меры запрещению подобных экскурсий тчк Настаиваю срочном создании отборных частей возможной борьбы большевиками тчк Желательно снятие фронта некоторых верных правительству казачьих частей тчк Примите искренний привет Ваницкий».

Томик Ницше упал на колени, с колен на кресло и на пол, Валерий держал в руках телеграмму и вновь читал: «Настаиваю срочном создании…»

— Приказ? Так пишет командир полка командиру роты…

4.

На этот раз народ собирался дружно. Кража из лавки, покушение на учительницу — такого в Камышовке и старожилы не помнят. Происшествия взволновали все село. А тут слух прошел: наклепали на Иннокентия. И учительница зря трясла перед сходом порванной кофтой, и мужики зря бога в свидетели призывали, что видели Иннокентия с краденой солью, и что сегодня на митинге все разъяснится. А вместе с тем станет ясно и главное — будут землю делить или нет.

Ксюша стояла у ворот. Голова повязана новым белым платочком в синий горошек. Руки спрятаны под нарядный передник в розовых звездах и такая же розовость на душе.

«С рыбаками не удалось найти правды — сидят горемыки в тюрьме, — так с Иннокентьевым делом правду нашли. Сами… может, и с рыбаками надо было самим, без правительства правду искать?»

Не тщеславна Ксюша, но приятно знать, что твоим стараньем, твоими руками добыта правда. Без подсказки Ва-вилы правду бы не найти. Но и без Ксюшиной помощи то же сыскать мудрено.

Стоит Ксюша, все подмечает, и кажется ей, будто родилась заново, свет увидела заново, стала его понимать.

Не в первый раз кажется Ксюше, что она заново родилась, заново жить начинает. У всех так случается или нет?

У крыльца потребительской лавки стоит Борис Лукич с Иннокентием.

— Кешенька, милый, веришь ведь людям, когда они крестятся. Винюсь я, винюсь. Но пойми меня, правду искал.

— Понимаю. Я б и сам так же сделал, только не так бы скоро. Перво-наперво с обвиненным поговорил.

— Гнев затмение вызвал, Кеша.

Народу все больше. Площадь гудит и солнце палить начинает. Из переулка вышли Вавила с Егором. Где они ночевали сегодня? Борис Лукич их к себе зазывал — не пошли. От конторы Ваницкого навстречу — Грюн. Что-то сказала им, рассмеялась, и они вместе пошли к потребительской лавке. Слышно, как Евгения, глядя на площадь, удивляется, что в Камышовке столько народу.

— Сейчас мы начнем митинг, — говорит она Вавиле с Егором, — Борис Лукич предоставит вам слово. Говорите, сколько душе угодно, товарищи большевики. Бейте нас, недостойных эсеров, но уговор: не до смерти.

Вавила с Егором поздоровались прежде с Ксюшей, потом подошли к Борису Лукичу.

— Борис Лукич, вы что такой бледный сегодня?

— Нездоровится сильно, — пояснил он Вавиле и отвел глаза в сторону.

Евгения очень оживлена. Черные тонкие брови ее подвижны, как крылья парящей в воздухе птицы.

Егор достал из-за пазухи потертый клочок газеты и показал Борису Лукичу.

— Читал? Вот в толк никак не возьму: кричим мы — свобода, а в Питере в рабочих из пулеметов стреляли.

Бородка Егора клинышком сбита набок и почти что легла на плечо. Недоумение, бесхитростность на лице, и руки разведены в полнейшем недоумении. Борис Лукич не спеша ответил:

— Надо было, Егор, защищать революцию.

— От кого же, Лукич, защищать? От таких, к примеру, как я? Для кого же тогда революция, милый ты человек?

Вмешалась Евгения.

— Я тебе, дорогой мой Егор, растолкую все после митинга, приходи ко мне чаю попить.

— Приду. Чай, поди, байховый будет? — покачал головой. — Эх, Евгения… как тебя величать-то не знаю, разгадай мне загадку. Одни говорят: пролетарии всех стран, соединяйтесь, а другие: пролетарии всех стран, идите на войну и убивайте друг друга. Кто, по-твоему, прав? Ответь мне от всей твоей простецкой души.

Евгения обняла Егора за плечи.

— Дорогой мой, хороший Егор, после митинга, за чашкой душистого чаю. У нас нет или, точнее, почти нет никаких разногласий.

— Приятно слышать, — Вавила протянул Евгении руку. — Давайте поднимемся сейчас на трибуну и честно осудим Керенского, войну, палачей, расстрелявших рабочих в Питере. Заклеймим их позором, как подлых убийц. Согласны?

— Открывайте митинг, — скомандовала Евгения и пошла к трибуне. За ней — Борис Лукич, Вавила, Егор, Иннокентий. Поднявшись, Борис Лукич долго мялся, странно, просяще смотрел на Грюн и, вздохнув, поднял руку, прося тишины. Лицо его еще больше побледнело, покрылось потом. Вавила невольно шагнул к Борису Лукичу с намерением поддержать его и увидел в толпе Сысоя.

5.

— Дорогие односельчане! Товарищи! — начал Борис Лукич. — Я… я… Плохо мне…

Вавила подхватил его под руку.

— Егор Дмитриевич, воды!

— Товарищи! Дорогие крестьяне села Камышовки, — подхватила Евгения звонко, не обращая внимания на Бориса Лукича, на Вавилу с Егором, что пытались свести его с трибуны. — К вам прибыли два оратора-большевика. Недели не прошло, как вы стряхнули с этой самой трибуны председателя Совета — вора, насильника. И вот к вам пришли еще два большевика. Будете слушать их? Или скатертью им дорога?

Это было так неожиданно, что Вавила не сразу и понял, о ком говорит Грюн. Только полчаса назад она говорила Вавиле: разъясним ошибку, а Иннокентия сразу вернем в председатели. Пытался оборвать речь Евгении, но вокруг трибуны пришлые хмельные бородачи. У многих в руках Вавила увидел дрючки и гирьки на сыромятных ремнях. Они шикали и кричали: