Казимеж Брандыс - Граждане

К этому участку Маршалковской каждый день стекались люди из самых отдаленных кварталов Варшавы. После работы варшавяне вереницами прогуливались здесь, а некоторые брались за лопаты, горя желанием помочь строителям.

Павел шел сюда «старой» улицей. Дома между Хмельной и Гожей, темные, заплатанные, безобразные, сохраняли еще уродовавшие их лепные украшения и вывески. Они не хотели покориться и впустить в свои затхлые довоенные дворики веселый гам и суету нового города. Здесь уличное движение носило совсем иной характер: никто не останавливался, задрав голову, все спешили по своим делам, толкаясь, как в длинном коридоре какого-нибудь учреждения. Здесь не на что было глядеть, кроме выставленных в витринах продуктов и товаров.

У ворот углового дома продавали книги, и Павел инстинктивно остановился у лотка, просмотрел названия. «Отверженные», новое издание «Куклы» Пруса, а рядом три красных томика «Хождения по мукам» — романа, который он давно искал. Две школьницы спрашивали у продавца роман Элизы Ожешко «Марта». Павел с волнением подумал о писателях, несущих людям то, что они считают правдой, и о себе, обвиненном во лжи. Он только начинающий журналист и даже мечтать не смеет о том, чтобы писать книги, но и он хочет отдать людям то, что есть в нем лучшего.

Правда везде, и везде ее можно либо найти, либо проморгать.

«Разве я лгал?» — размышлял Павел, перебирая в памяти все свои статьи и репортерские заметки. Он хватался за всякие доказательства, задавал себе беспощадно прямые вопросы, был сам себе и прокурором и следователем. Нет, он не лгал! В каждое написанное им слово он глубоко верил, был убежден в своей правоте. Где же тут ложь?

С возмущением вспомнил он издевательский тон Магурского, недоверчивые взгляды Яхника и Сная. «И это коммунисты! Мы еще посмотрим, кто из нас настоящий коммунист! Им кажется, что революция — это собрания и совещания в теплой комнате, дискуссии за чашкой черного кофе! Они забыли о баррикадах и расстрелах, тюрьмах и пытках, а красный цвет привыкли видеть только на транспарантах в дни торжественных заседаний и демонстраций. Погодите, придет день…»

Так думал Павел. Он сам не мог бы объяснить, какого это дня он ждет, но уже видел, как в шуме боя он, с лицом, искаженным ненавистью, целится из автомата. И был непоколебимо уверен, что только тогда все поймут, кто такой Павел Чиж, потомственный пролетарий, верный памяти своих дядей, сын революции.

Воодушевленный такими мыслями, он ускорял шаг. Но на смену им снова закрадывались в душу мучительные сомнения. Вот ведь даже добряк Бергман, человек прозорливый, старый член партии, и Сремский, которого он, Павел, так уважал, не заступились за него. Да и Магурский, Яхник и другие имели репутацию хороших товарищей, трудно их подозревать в непартийной точке зрения, а между тем они-то и обвиняли его чуть не во вредительстве!..

И снова он падал духом и, останавливаясь перед первой попавшейся витриной, пересматривал свои доводы. Но голова у него сегодня была тяжелая, как свинец, он часто упускал нить размышлений. Если его обвинители правы, — значит он обманывался с первой минуты и все, что он думал и делал, было не только бесполезно, но и вредно! Жаль ему было того недавнего времени, когда он ходил по этим самым улицам, убежденный, что на каждом шагу открывает новые истины и что никто лучше его не видит той дороги, по которой идет партия. Жаль было тех ночей, когда он вслушивался в жизнь Варшавы и любовался дальними огнями ее заводов и строек.

Павел не раз бывал на собраниях, на которых его партийные товарищи каялись в своих ошибках. Он сурово осуждал их за эти ошибки. Он понимал, что необходимы политическая бдительность, взаимный контроль, откровенная и смелая критика. Он часто цитировал Ленина и Сталина, указывавших на необходимость неустанной борьбы с идеологическими искривлениями. Но никогда до сих пор не приходило ему в голову, что и он способен сделать что-либо во вред партии и заслужить упреки. Он верил в себя, в свой классовый инстинкт. Он не сомневался, что каждая его мысль — мысль коммуниста. Как часто он в беседах с товарищами говорил: «Если бы я сделал ошибку, я имел бы мужество признать ее». При этом он в глубине души был уверен, что никогда никакой ошибки не совершит, — и тем требовательнее был к другим, которые их совершали.

Быть может, именно потому Павел так терзался теперь. Удар обрушился на него в момент, когда он менее всего мог этого ожидать. Люди усомнились в том, что он считал своей величайшей заслугой. И вот он бродил по улице, преследуемый тяжкими думами, и никак не мог доискаться причины своего поражения. С тех пор как он приехал в Варшаву, он столько раз бывал в этой части города, знал здесь каждый дюйм строек, на его глазах росли новые стены. Неужели же он и вправду изменил этому городу и людям, которые его строят?

Павел остановился посреди площади МДМ. Уже смеркалось, но в быстро наступавшей темноте на стройке еще работали. В красном свете фонарей, укрепленных на невысоких кольях, суетились рабочие. В невидимых закоулках и проходах между лесами слышались стук молотков, грохот досок. Из темноты выезжали возы, наполненные коричневой землей, за углом крайнего здания ржала лошадь.

— Через три месяца они должны все окончить, — сказал рядом с Павлом кто-то из зрителей, не уходивших отсюда до ночи. «И наверное окончат», — подумал Павел. Ему почудилось, что кто-то договорил за него: «Окончат и без твоей помощи». Впервые он почувствовал себя лишним и угнетенно припоминал, что этой осенью ходил тут, как хозяин, в глубоком внутреннем убеждении, что своим присутствием помогает людям, машинам, помогает расти стенам…

— Осторожней! — крикнул ему кто-то. Павел отскочил в сторону как раз во-время: двое молодых парней везли вагонетку с гравием, а он до этой минуты и не заметил, что стоит на рельсах. В свете фонаря гневно сверкнули глаза одного из парней. Лицо у него блестело от пота, словно намазанное маслом.

— Глянь-ка, пан! — тихо сказал невдалеке чей-то голос. Кучка любопытных стояла, закинув назад головы. На вышке углового корпуса, царившего над всей площадью, виднелись в свете прожектора две крохотные фигурки. Электрический кран простирал высоко над ними свою руку с красным флажком, плескавшимся на фоне неба. Должно быть, рабочие подавали ему сигналы, потому что он послушно опускался все ниже. — Ох, только бы не слетели! — прошептала какая-то женщина. Павел тоже, как завороженный, следил глазами за медленным, величавым движением крана и двумя крошечными фигурками на верхушке здания. Прожектор отбрасывал на них круг света, и они мелькали в этом круге, делая какую-то невидимую снизу работу. Никогда еще Павел не испытывал такой гордости за человека, как в эту минуту, когда смотрел снизу на двух мужчин, казавшихся отсюда не больше оловянных солдатиков. Под ногами у них было восемь ярусов бетона, железа и кирпича, и одним движением руки они подчиняли себе стальное чудовище. Кран плавно пошел вниз, замер на месте, потом опять дрогнул, медленно опуская груз. Раздались громкие голоса, и белый луч прожектора осветил еще три такие же крохотные фигурки рабочих, потом заметался, ища чего-то посреди помоста.