Казимеж Брандыс - Граждане

— Садитесь, — сказал Павел.

Он смотрел сейчас на Бальцежа несколько по-другому, чем привык до сих пор смотреть на людей: как бы разглядывал его в свете своего нового, только что приобретенного опыта.

— А я ведь вас уже где-то видел, — сказал через минуту Бальцеж и, подумав, улыбнулся: — Помните? На «Искре». Вы стояли около меня в сборочном цехе. Сварщик я, работаю в очках. Я уже тогда хотел вас предупредить, товарищ. Вас обманули…

— Говорите! — отрывисто бросил Павел. — Рассказывайте все.

Его усталость как рукой сняло. Перед ним был человек, которого он незаслуженно обидел, и это словно придало ему новых сил.

Бронка не слышала их разговора. Через полуоткрытую дверь в кухню только глухо доносились их голоса. Она различала быстрый, порывистый шопот Павла и спокойные неторопливые реплики его собеседника, но не пыталась расслышать слова. Так приятно и немного грустно было сидеть здесь, на низенькой табуретке, положив голову на край стола, и слушать голос Павла.

Бронка была утомлена вечерними занятиями, глаза у нее слипались. Она давно распростилась со своими мечтами — с тех пор, как поняла, что Павел любит Агнешку, — и, проплакав несколько ночей, решила крепко взять себя в руки. Для этого нужно было больше работать и меньше думать о себе. Она старалась пореже встречаться с Павлом, избегала смотреть ему в глаза, которые больше всего тревожили ей душу. Павел, сам того не зная, облегчал ей эту задачу: он возвращался домой поздно, хмурый, угнетенный, и почти не разговаривал с ней. А потом захворал отец. Бронка просиживала у его постели все ночи и думала только об одном: как бороться с его болезнью. Воспаленными от бессонницы глазами всматривалась она до утра в красное от жара лицо отца, слушала, как он бредит, удерживала его, когда он в бреду порывался соскочить с постели. Сердце ее в те дни было полно страха. Не может отец умереть! Этот большой, сильный человек, который сажал ее «на закорки», когда она была маленькой, и, притопывая каблуками, напевал басом: «В каменном подвале разбойники плясали». За время его болезни Бронка приняла множество твердых решений, в том числе и решение никогда не выходить замуж, чтобы не оставлять отца: ведь за ним нужно смотреть, как за непослушным большим ребенком. И в эти же дни Бронка поклялась себе до конца жизни, что бы ни случилось, никогда не думать больше о Павле. Это стоило ей немало слез. Впрочем, она сама не знала, отчего плачет — из-за Павла или оттого, что хворает отец. Сердце у нее наболело, и ей казалось, что только теперь она стала по-настоящему взрослой женщиной, как будто наболевшее сердце — неотъемлемый признак взрослости.

Бронка давала себе и другие клятвы: что Агнешка никогда ни о чем не узнает и что она, Бронка, не перестанет любить обоих, Агнешку и Павла. Она подолгу размышляла о своей будущей жизни, и в этих мыслях большое место занимала партия. У Бронки давно было решено, что сразу по окончании учебы она подаст заявление о приеме в партию. Она часто рисовала себе ту минуту, когда встанет, чтобы изложить собранию свою биографию: — Отец мой, Михал Кузьнар…

Да, она хотела прожить жизнь такую же чистую и честную, как отец. Чтобы нечего было стыдиться не только перед товарищами, но и перед самой собой. Чтобы не стыдно было не только за дела, но и за мысли свои и чувства. Она не будет поддаваться никакой слабости, особенно сейчас, когда улетела самая дорогая ее мечта.

В ее чувстве к Павлу и теперь не было ни капли горечи. Угадав, что он все время думал не о ней, а о другой и о другом, Бронка пережила много тяжелых дней мучительного разочарования, но ни одной минуты не сердилась на Павла. За что, собственно, тут сердиться? Он же не знал, что она каждый вечер ждала его шагов на лестнице, не догадывался, как у нее бьется сердце, когда он во время их бесед нечаянно коснется ее руки. Теперь со всем этим нужно покончить. Впереди выпускные экзамены, потом отъезд на практику, а там… Там начнется жизнь, обыкновенная человеческая жизнь. Ее будущее представлялось Бронке в виде широких, светлых коридоров, полных тихой торопливой суеты, где ее на каждом шагу будут останавливать:

«Доктор, зайдите сюда!»

«Доктор, вы нам нужны!»

«Да, только бы быть нужной, — думала Бронка в полудремоте, прижимаясь щекой к холодной клеенке кухонного стола, — всегда быть нужной людям!».

Потом ей приснилось лицо Павла с темными веселыми глазами. Его голос, такой удивительно нежный, говорил ей: «Не горюй, я вернусь… Не навсегда же я уезжаю». И еще он твердил ей шопотом много ласковых слов, она их не разбирала, но ей достаточно было слышать голос Павла, чтобы снова почувствовать себя счастливой. Вдруг она заметила, что рядом стоит Агнешка, и это на нее Павел смотрит так нежно. Сердце у Бронки сжалось. «Какая ты красивая, Агнешка», — шепнула она. Ей стало очень грустно. Хотелось так много сказать Агнешке, но помешал какой-то шум. «Постой, — сказала она, — это, верно, отец ищет чего-нибудь на кухне…»

Но это был не отец, а Павел. Он стоял у окна на коленях, спиной к ней и рылся в сундуке, куда складывали всякий ненужный хлам. Бронка ладонью заслонила глаза от света. Было уже должно быть очень поздно.

— Чего ты там ищешь? — спросила она тихо.

— Веревку, — пояснил Павел. И торопливо выбросил из сундука на пол рваные спортивные тапочки и кусок велосипедной камеры.

Бронка опустилась на колени рядом с ним и приказала ему отодвинуться и не мешать. Засунув руку глубоко на самое дно, она через минуту извлекла из сундука клубок крепкой бечевки. — Это настоящая льняная, — сказала она серьезно. — Такая не порвется!

Павел улыбнулся ей почти так же ласково, как только что в ее сне.

— Мой чемодан не запирается, — объяснил он. — А я все забываю починить замок, вот и приходится обвязывать его веревкой.

Они стояли рядом на коленях, оба немного смущенные. Бронка щипала кончик бечевки.

— Уезжаешь? — спросила она тихо. Павел кивнул головой. Сказал, что едет ночным поездом на «Искру».

— Это необходимо, — добавил он твердо, — со мной вместе едет тот парень, что дожидался меня. Там будет партийное собрание.

Он сказал это тихо, но с какой-то подчеркнутой суровостью. Бронка отвела челку со лба и внимательно посмотрела на Павла.

— Я помогу тебе все уложить. А то ты обязательно что-нибудь забудешь.

Уже собираясь уходить и стоя с чемоданом, накрепко перевязанным бечевкой, Павел сказал Бронке:

— Пожелай мне удачи, Бронка.

Он смотрел на нее как-то особенно серьезно, даже торжественно, словно хотел без слов объяснить многое. И Бронка ни о чем не спросила. Она прислонилась к двери, заложив руки за спину, и сказала шопотом, тоже очень серьезно:

— Тебе непременно повезет, Павел. Я все время буду об этом думать и желать тебе удачи.