Казимеж Брандыс - Граждане

— Поздравляю, — отозвался Моравецкий рассеянно. — Значит, будет у нас свой польский Макаренко.

Агнешка засмеялась и стала объяснять, что ей, чтобы сводить концы с концами, приходится время от времени подрабатывать на стороне. Не умеет она жить расчетливо и всегда к концу месяца влезает в долги. Они дошли до остановки автобуса номер 100 («сотки»), где стояла длинная очередь. Моравецкий в первый раз подумал о том, что Агнешка круглый год носит эту самую кожаную куртку с коричневыми пуговицами. Зимою она приходила в школу озябшая, но веселая, и при виде ее румяных щек и заиндевевших волос он всегда словно заражался от нее бодростью и хорошим настроением.

— Ну, я на Жолибож, — сказала она, протягивая ему руку. — Не огорчайтесь, все обойдется.

Он задержал ее руку в своей. «Правда? — подумал он в волнении. — Все обойдется?» Вспомнил спокойный голос Марцелия в телефонной трубке… Да, да, все будет хорошо, не надо отчаиваться. Вокруг — большой город, полный людей. Здесь не может человек погибнуть в одиночестве, мы не одни. Вот сколько прохожих на этой площади!

Он спохватился, что слишком долго держит руку Агнешки, и покраснел от смущения. Она тоже сконфузилась и опустила глаза.

— А я — на Вейскую. За женой.

— Ну, до свиданья.

— Еще одно слово, — сказал он, глядя через плечо Агнешки на мостовую, которую переходили люди, — скажите мне, как решено поступить с Дзялынцем? Партийная организация согласится с мнением зетемповцев?

Агнешка покачала головой.

— Не знаю. Наши постановления выносятся коллективно. И мы пока выслушали только одну сторону.

— А разве объяснения Дзялынца будут приняты во внимание?

— Конечно. Многое зависит от того, как он поведет себя. Если своим поведением он подтвердит мнение учеников…

— Ну, а если нет?

— Трудно все заранее предугадать. — Агнешка нахмурилась, но, взглянув на его встревоженное лицо, добавила уже мягче:

— Поймите же, пан Ежи, Дзялынец дал нам не один повод к подозрениям… Конечно, нельзя допускать, чтобы зетемповцы диктовали свою волю педагогическому совету, но, с другой стороны, нельзя и терпеть, чтобы наши враги были воспитателями молодежи. Решение должно быть принято в духе…

— Так, так, — перебил ее Моравецкий. — Понимаю. До свиданья.

Он приподнял шляпу и быстро зашагал в сторону Вейской. Но, сделав несколько шагов, воротился к Агнешке и, остановившись на краю тротуара, у светофора, тихо спросил:

— А скажите, пожалуйста, вы сами что думаете о нем… о Дзялынце?

Агнешка пытливо посмотрела на него.

— Ах, боже мой, — ответила она не сразу и так же тихо. — Разве можно все знать о человеке?

— Это верно. Я и сам не все о себе знаю, — согласился Моравецкий, глядя ей в глаза.

— Ну, что касается вас… — Агнешка помедлила. — Может, я ошибаюсь, но… вы не похожи на обманщика.

Она отбросила со лба кудрявую прядь, как будто та мешала ей видеть.

— У вас что-нибудь случилось?

Моравецкий не отвечал. Она дотронулась до его руки и повторила, что все обойдется. Вспыхнул зеленый сигнал.

— До свиданья, — крикнула Агнешка уходя. — Кланяйтесь от меня жене.

— Спасибо, — отозвался Моравецкий, стоя со шляпой в руке.

С Вильчей улицы они свернули направо, в Аллеи. Под ногами хрустели сухие листья. Земля, газоны, пустые скамейки — все было покрыто ими. Мальчики шли молча, размахивая портфелями или закинув их за спину. Никому не хотелось говорить. Вейс шагал, задумавшись, держа руки в карманах и глядя на листья. По временам он останавливался, чтобы полюбоваться красивым видом. Было тепло, но часто поднимался резвый ветерок, трепавший рыжие вихры Збоинского. Малыш держался все время около Антека, а Свенцкий шел один впереди, равнодушно провожая глазами мчавшиеся мимо машины и, как всегда, не замечая окружающей природы. У ларька на Роздроже они выпили по кружке темного пива и пошли дальше, в сторону Багатели. Збоинский отогнал камнем приставшую к нему собаку. Кузьнар насвистывал сквозь зубы и, занятый своими мыслями, рассеянно оглядывал отдыхавших на скамейках людей. В этот час в Аллеях было уже довольно пусто. С глухим шумом катились по асфальту троллейбусы, и синие искры вспыхивали на скрещении проводов.

Они дошли до Бельведера и остановились, глядя на белое здание с колоннами, перед которым стояли два автомобиля. Вокруг царила тишина, светлые плиты, которыми был вымощен двор, блестели на солнце. Мальчики некоторое время глядели на застекленную дверь, словно желая убедиться, что тут все в порядке. Свенцкий втянул живот и наклонил вперед голову, приоткрыв от напряжения свой рыбий рот. Збоинский почтительно созерцал часовых у ворот. А Кузьнар перестал насвистывать и стоял среди них, обеими руками держа свой битком набитый портфель, с видом серьезным и сосредоточенным.

— Ну пойдем, — шепнул Вейс за его спиной.

Они медленно отошли. Свенцкий толкнул Збоинского, который засмотрелся на начальника караула, к они зашагали дальше.

— Все вы просто дерьмо, — сказал Свенцкий через несколько минут, когда они уже сидели на скамье у входа в Лазенки. — Баобаб из вас веревки вьет. Если бы не я, вы в конце концов согласились бы с ним.

— Если бы не ты! — с возмущением передразнил его Збоинский, видимо приняв это замечание на свой счет. — Если бы не ты! Эх! — он сплюнул на гравий и отвернулся от Свенцкого.

— Во всяком случае, вы его ни в чем не убедили, — продолжал Свенцкий. — А про Вейса вообще говорить нечего. Ты вел себя, как слюнтяй.

Вейс сидел на краешке скамьи, зажав портфель между колен.

— Нет, — возразил он вполголоса. — Не в этом дело. — И через минуту добавил еще тише:

— Ему сегодня трудно было разговаривать.

— Почему? — удивился Збоинский и поднял рыжую голову, опять забеспокоившись, что чего-то не понял.

— Не знаю, — все так же шопотом ответил Вейс.

Свенцкий даже зашипел от злости:

— Так ты бы взял его за лучку и свел к доктолу. Может, пан доктол объяснит, что с ним.

— Не кривляйся! — сердито перебил его Збоинский. — Что ты сегодня ко всем придираешься?

Оба замолчали насупившись. Вейс с беспокойством смотрел из-под черных ресниц на Антека Кузьнара, но тот задумался о чем-то и не слушал их. Вейс опустил глаза.

— Дзялынец — человек нервный, — начал он неуверенным тоном. — Может, мы его…

У Свенцкого от гнева даже побелел нос.

— Гитлер тоже был нервный. И очень любил детей. Американские квакеры считают, что фашизм следует лечить психоанализом… А вообще все вы дерьмо!

Опять наступило тягостное молчание. Збоинский, хмурясь, смотрел на детскую колясочку, в которой ревел младенец в вязаной шапочке.

— Не понимаю я Моравецкого, — начал Кузьнар. — На чистоту ли он говорил с нами?