Казимеж Брандыс - Граждане

Антек особенно жалел Янека с тех пор, как на Электоральной появился Павел Чиж. Раз вечером, когда они вчетвером беседовали за столом, Антек случайно заметил, как Бронка смотрит на Павла. Минуту-другую он внимательно наблюдал за обоими, потом торопливо отвел глаза. А на другой день, когда Зиенталя уходил от Бронки, Антек небрежно спросил, не хочет ли Янек пойти с ним в воскресенье на состязания по боксу между спортивными обществами «Железнодорожник» и «Гвардия». Зиенталя сразу согласился, удивленно моргая белесыми ресницами.

Где-то в глубоких закоулках души Антек был на стороне Янека, который в течение шести лет приходил к Бронке аккуратно через день, в один и тот же час, никогда не опаздывая ни на минуту. А тут вдруг в их жизнь вторгся Павел с его беспокойными глазами и заливистым смехом и сразу, как бы в рассеянности, захватил то, за чем Зиенталя терпеливо ходил долгие месяцы, в дождь, метель и зной.

Все это было сложно и необъяснимо и несколько тревожило Антека. После ночного разговора с Павлом мысли об этом несколько дней не давали Антеку покоя. Но он отгонял их: дело было слишком щекотливое, а главное — чужое. Имеет ли он право в него вмешиваться?

К тому же всякие события и вопросы, возникшие в это время в бурной жизни школы, отвлекли мысли Антека совсем в другую сторону.

Антек Кузьнар был мальчик спокойный и уравновешенный. Он еще до сих пор ни разу не влюблялся, ни с кем из друзей не ссорился. Товарищи его уважали за то, что он никогда никого не подводил. Учился он хорошо, и только три-четыре человека в классе были способнее его. Он увлекался спортом и черчением, сам соорудил себе чертежный стол, и в школе говорили, что Кузьнар, наверное, будет архитектором.

Любил Антек еще организационную работу: он вот уже два года был председателем школьного бюро ЗМП, и все считали это вполне естественным, трудно было даже представить себе на этом месте кого-нибудь другого. Антеку были чужды сильные страсти: многое он любил, ко всем относился ровно, и чувство ненависти к отдельным людям было ему совершенно незнакомо. Конечно, ему были ненавистны империализм, реакция, вредительство. Но даже к школьным реакционерам — например Гжесю Кнаке, любимчику ксендза Лесняжа, или за всеми шпионившему Янеку Тыборовичу — он проявлял только сдержанную антипатию, старательно контролируя каждый свой шаг, когда дело шло об этих мальчиках.

Однако с некоторых пор Антек Кузьнар всей душой ненавидел одного человека. Думал о нем с мстительным и неумолимым презрением и даже бледнел, когда приходилось произносить его имя. Человеком этим был Дзялынец.

Вести о заседании педагогического совета быстро дошли до зетемповцев. Говорили, что Дзялынец своими объяснениями заткнул всем рты и что он открыто обвинил зетемповских активистов во лжи. Антеку это сообщил уже официально молодой учитель русского языка Сивицкий, которому педагогический совет поручил опеку над школьной организацией ЗМП. При разговоре с Сивицким присутствовали только Свенцкий и Вейс.

— Кому вы верите, ему или нам? — отрывисто спросил Антек, в упор глядя на смущенного Сивицкого.

Сивицкий замахал руками.

— Слушайте, нельзя так ставить вопрос! — воскликнул он. — Думаете, наше положение легкое? Как бы не так! Директор Ярош, — Сивицкий понизил голос, — тоже пока еще не знает, как отнестись ко всему этому… А в Отделе народного образования сказали: надо выждать. Конечно, Дзялынцу мы не доверяем. Но веских улик против него нет. Что поделаешь? — Он развел руками. — Мы были вынуждены принять его объяснения.

— Объяснения! — язвительно процедил Свенцкий и под скамейкой толкнул ногой Вейса.

У Вейса дрожали губы.

— Выходит, что мы клеветники? — сказал он тихо.

— Ясно, только так это и можно понимать! — угрюмо бросил Антек.

Свенцкий был вне себя от злости.

— В хорошем же положении мы оказались перед неорганизованными! — крикнул он. — Представляете себе, какую рожу скорчит Кнаке?

Сивицкий в замешательстве щипал светлый пушок на губе.

— Гнусная история! — пробормотал он. — Попробуй-ка тут разобраться! Дзялынец… кто его знает, что он за субъект? Чужая душа — потемки. А тут еще вдобавок затесался Моравецкий… Тоже, скажу вам, задача! — Сивицкий пожал плечами. — Собственно, я не имею права это все вам говорить…

Антек перебил его, отрицательно мотая головой:

— По-моему, профессора Моравецкого нельзя ставить на одну доску с Дзялынцем…

— Мы его ценим, — вставил тихо Вейс, косясь на Стефана Свенцкого. Тот сидел надутый, но не протестовал.

Сивицкий понимающе кивнул. Он тоже был того мнения, что нельзя связывать эти два вопроса.

— Но с нами не все согласны, — говорил он с досадой, бегая по классу и размахивая руками. — Например товарищу Ярошу очень подозрительны его убеждения. На педагогическом совете профессор Моравецкий вел себя недопустимо. Только вы этого никому не повторяйте, — спохватился Сивицкий. — В том, что говорил Моравецкий, не было ни следа самокритики. Чорт его знает, что он за человек!

— Интеллигент с замашками индивидуалиста и либерала, — спокойно определил Свенцкий. — А при всем том человек неплохой, — добавил он себе под нос.

— Попробуйте убедить в этом профессора Постылло! — сердито бросил Сивицкий.

Больше из него ничего не удалось выжать. Под конец он заговорил тоном официальным — видимо, пожалел о своей откровенности. После его ухода мальчики остались втроем в пустом классе. Они только молча переглядывались. Антек смотрел в окно на школьный двор.

С этого дня на уроках Дзялынца царила враждебная, гнетущая тишина. Зетемповцы предписали классу новую линию поведения: вежливое, настороженное безразличие, которое трудно было поколебать. Когда Дзялынец мерными и легкими шагами подходил к кафедре, класс вставал молча. То же молчание провожало учителя, когда он выходил по окончании урока. На его вопросы ученики отвечали, глядя не на него, а в окно, сами же никаких вопросов не задавали. У Кнаке и Тыборовича не хватало смелости пробить брешь в этой невидимой стене. Всякий раз, как Дзялынец смотрел на них, они ощущали на себе и взгляды всех зетемповцев. Кнаке предпочитал не задирать Кузьнара и опускал глаза с деланной презрительной усмешкой. А Дзялынец, как всегда, был холодно спокоен и как будто ничего не замечал. Иногда только из-под его полуопущенных ресниц сверкал острый, пристальный взгляд. Тогда малыш Збоинский осторожно поворачивал голову и смотрел на Кузьнара. И все зетемповцы, вслед за Антеком, устремляли глаза в какую-нибудь точку на полу, между кафедрой и первым рядом парт, словно всматриваясь в брошенную перчатку, которой никто пока открыто не поднимал.