Генри Хаггард - Она и Аллан

— Но это был действительно сон? И если так, то где же истина и в чем урок? — спросил я, твердо решив не позволить ей смутить меня или запутать метафизическими пояснениями.

— На первый вопрос ответ есть, Аллан, поскольку я не являюсь архитектором этого великого космоса снов, а ты не можешь видеть прекрасный изумруд, чьи лучи освещают их. Лишь те, кто имеет внутреннее зрение, могут разглядеть этот блеск в ночи мысли, но для большинства они так и остаются невидимыми, как светлячки при свете дня.

— Так в чем же правда и в чем урок? — настаивал я, понимая, что безнадежно пытаться выудить у нее признание о реальной природе того, что произошло, и я вынужден согласиться с ее выводами.

— Ты говорил, Аллан, что в твоем сне видел себя, сидящим на троне и искавшим своего же суда. Вот та правда, о которой я говорила, хотя как можно найти ее в черной равнодушной раковине того, кто так мал, я не могу угадать. Вероятно, это дано лишь мне одной.

(Тогда я подумал, что начал было познавать происхождение этих фантазий и что Айша просто ошиблась. Если у нее была своя теория и я обнаружил ту же теорию в состоянии гипноза, было бы нетрудно угадать ее происхождение. Однако мой рот был закрыт, и, к счастью для меня, она не пыталась прочитать мои мысли, может быть, потому, что была слишком занята раскидыванием сети из запутанных слов.)

— Все люди почитают своего собственного бога, — продолжала она, — и зачастую не знают, что Бог живет в них самих и что они часть его. Он живет внутри них, и мы сами формируем его по собственному вкусу, как гончар мнет глину, и она принимает ту форму, какую он захочет, под его пальцами, хотя Бог бесконечен и неизменен. Он все еще ориентир и искатель, молящийся и выполняющий молитву, любовь и ненависть, добродетель и порок, поскольку все эти качества его духа воплощаются в вечном Добре. Поскольку Бог во всех этих вещах и они в нем, люди одевают его в такие различные одежды, и его присутствие скрывается под многими масками.

В дереве накапливается сок, хотя кто знает, питается ли дерево только соком? В чреве мира горит огонь, который дарит жизнь, хотя этот же огонь может погубить землю. В небесах светила, никто не знает, что за сила заставляет их вращаться и время от времени менять курс. Для всех Бог — судья или множество судей, потому что каждое создание само вершит свой суд, согласно своим законам, которые Бог установил в самом начале. Таким образом, в груди каждого существа есть правило, и по этому правилу продолжается работа в бесчисленной цепочке жизней, в конце которой мы отправляемся на небеса или вниз, туда, где ад и смерть.

— Ты имеешь в виду совесть, — тихим голосом предположил я, потому что ее мысли и образы взяли верх надо мной.

— Да, совесть, если хочешь, и можешь усвоить только этот термин, хотя он не совсем верен. В моем понимании совесть не одна, их много. У меня одна, у тебя — другая, у Владеющего Топором — третья, у маленького желтого человечка — четвертая, и так далее. Даже у собаки есть своя совесть и подобно тебе или мне, в конце концов, свой собственный суд, потому что искра, которая ниспослана сверху, рождает огонь во мне и он горит, как тлеющий янтарь зеленого дерева.

— Когда придет день твоего суда, Айша, — прервал я ее, — я надеюсь, ты вспомнишь, что смирение не является твоей добродетелью.

Она искренне улыбнулась — я видел эту улыбку лишь дважды или трижды в жизни, и она была, как вспышка молнии в облачном небе, потому что большую часть времени ее лицо было надменным.

— Хороший ответ, — сказала она, — принудить смирного быка — и он станет сильным и будет рыть копытом землю. Смирение! Что мне делать с ним, Аллан? Позволь смирению стать частью тех, у кого слабая душа, а для тех, кто правит, как я, оно не нужно. Нас мало, и нужно быть гордой и величественной, чтобы заслужить это. Итак, я сказала тебе про правду, которую ты узнал, теперь ты хочешь услышать урок?

— Да, — ответил я, — поскольку я могу сделать это сейчас и, без сомнения, это будет хорошо для меня.

— Урок, Аллан, в том, чему ты поучал, — в смирении. Тщеславный человек и глупый, как ты, не пожелает отправиться в подземный мир в поисках тех, кто когда-то был всем для него, — их было немного, пара человек, и все. Ты сделал это потому, что искал ответ на вопрос: живы ли они за воротами Тьмы? Да, ты говорил это, но не надеялся узнать правду, что они живут в тебе, и только в тебе. Ты в своем тщеславии не мог нарисовать себе такую картину, в которой они живут, как отвергнутые души в небесах, ты думал, что они все еще на земле и освещают твой путь поцелуями.

— Никогда! — воскликнул я возмущенно. — Это неправда.

— Тогда я прошу прощения, Аллан, потому что сужу о тебе по другим, которые такие, какими созданы мужчины, и не винят себя, если время от времени они смотрят на женщин, которые таковы, какие они есть. По крайней мере это было, когда я знала мир, но с тех пор вино превратилось в воду, и я думаю, что это к лучшему. Поэтому не забывай, что могут быть и другие, более прекрасные женщины, любовь которых, как бывает на земле, очень изменчива, но, возможно, загорятся новые огни и придут новые удовольствия. Ты понимаешь меня, Аллан?

— Думаю, что да, — вздохнул я, — я понимаю, что ты имеешь в виду. Образы мира вскоре ослабнут, и люди, которые ушли в иные миры, могут сформировать новые отношения и забыть старые.

— Да, Аллан, как и те, кто остается на этой земле в то время, как другие ушли. Разве мужчины и женщины не вступают повторно в брак, как было и в мое время?

— Конечно, это позволено.

— Как и многое другое, это возможно, поскольку есть так много людей, из которых можно выбрать, так почему же надо все время оставаться с одним из них, обедняя себя?

Я понял, что это было сказано про меня, и рассердился, поскольку чувство юмора тут не пришло мне на помощь, напомнив, что Айша все-таки права. Это было еще одно крушение иллюзий, только и всего.

— Понимаешь ли ты, Аллан, — продолжала Айша, видимо, решив, что я должен испить чашу до последней капли, — что эти жители далекой планеты, на которой ты побывал, судя по твоей истории, не видели тебя и ничего о тебе не знают? Может случиться, однако, что они не думали о тебе в то время, когда в умах других ты оставался постоянно. Или может случиться так, что они никогда не думали о тебе, забыли тебя, как отнятый от груди матери щенок забывает о ней.

— По крайней мере было одно существо, которое, кажется, помнило! — воскликнул я, отравленный ее словами обо мне. — Одна женщина и собака.

— Да, дикарь, дитя природы, грешница, которая ушла из жизни по собственной воле (как Айша узнала об этом, я не знаю, я не говорил ей), и она еще не прошла очищение и помнит того, чей поцелуй был последним на ее губах. Но, конечно, Аллан, это не большое удовольствие, уходить от нежных объятий светлой души в цепкие руки таких, как она. Но кто знает, что может сделать мужчина, ревнуя или разочаровавшись в любви? И собака, которая помнит, потому что собаки более верные и преданные, чем люди. Вот в этом и состоит урок — становиться более смиренным и никогда не думать снова, что ты держишь навечно при себе душу женщины, потому что когда-то она была к тебе добра.