Сергей Герман - Обреченность

— Если бы они вовремя оказали требуемую от них помощь, мы бы уже освободили русскую землю от красной нечисти. Если они не сделали этого теперь, что стоило бы им не очень больших усилий, то в будущем, может быть, все усилия мира не спасут ее от красного ига. Мы же сделали все что было в наших силах в кровавой борьбе за судьбу нашей родины...

Юнкера со слезами на глазах смотрели на своего главнокомандующего.

— Мы уходим на чужбину. Мало кто из нас вернется домой. Прощай русская земля.

Генерал Врангель отошел, останавился перед срединой строя.

— Великой нашей Родине - России, ура!

Строй качнулся, с правого фланга пошла волна.

— Урррааааааааа!

Рокот. Гул, и фигура очень бледного генерала в серой шинели и черно-красной фуражке корниловцев.

Петр Врангель перекрестился, низко поклонился родной земле и на катере отбыл на крейсер «Корнилов».

Около трех часов покинул город начальник обороны Севастопольского района генерал-лейтенант Николай Стогов. Он уходил последним. Перед посадкой на катер он на миг остановился, перекрестился и заплакал, фуражкой вытирая слезы.

В гомонящей толпе толкались и ругались люди. Некоторые проклинали судьбу, но большинство шли молча, опустив глаза в землю, медленным ручейком вливаясь на сходни кораблей.

Шли бородатые казаки, хмурые офицеры, солдаты в британских помятых шинелях, суетливые горожане, озабоченно прижимающие к себе котомки и чемоданы.

Оставшиеся на берегу крестились, плакали и сочувственно благословляли воинов и беженцев, уходивших в неизвестность. На корабли и суда «Крым», «Цесаревич Георгий», «Русь» садились только люди. Коней оставляли на берегу. Брошенные теми, кому верно служили на войне, они понуро стояли и бродили по пристани, некоторые бросались в воду и пока хватало сил, преданно плыли за кораблями, увозившими их хозяев к чужим берегам.

На палубе застыв в оцепенении стоял прапорщик Николаев, бывший адъютант генерала Сиротина. Он долго и неотрывно смотрел на удаляющийся берег, потом вдруг встрепенулся, резким движением сбросил с плеч накинутую шинель. Сделал три торопливых шага к металлическому лееру и ласточкой прыгнул в бурлящую холодную воду.

Стоящие на палубе фицеры и солдаты загомонили, закричали. Какой- то офицер с багровым лицом выхватил из кобуры револьвер, стал выцеливать голову плывущего человека.

— Каналья!

На золотой погон легла чья-то ладонь.

— Отставить, ротмистр.

Офицер оглянулся. За его спиной стоял полковник Мальский.

— Как оставить господин полковник, а присяга!? Он же сволочь...к красным!

— Он не к красным. У него там мать. Мать это сильнее присяги, — сумрачно сказал Мальский и ушел в каюту.

Удаляющийся берег затягивала сизая туманная дымка.

Зловещая тишина стояла на пристанях Там, где совсем недавно стоял последний ушедший пароход, плавали в воде офицерские фуражки, кавалерийские седла, какие то шубы, чемоданы, обрывки писем.

Холодный осенний ветер принес густой, прощальный рев пароходных гудков.

Хмурым осенним днем 1920 года завершился великий русский исход.

На подступах к городу уже шел бой. Глухо бухали орудия, в интервалах между орудийными выстрелами слышалась трескотня пулеметов. За перевалом взметнулась брызжущим светом красная ракета и еще отчетливее и чаще, почти сливаясь, загремели артиллерийские залпы.

В город входили красные части.

В ожесточенной Гражданской войне победили большевики. Великая страна Россия оказалась во власти врагов русского народа…

* * *

Холодным январским утром 1922 года, помощник начальника Московского Губчека Алексей Костенко просматривая списки арестованных, случайно наткнулся на фамилию Муренцов. В тощей желтой папочке, которую принесли по его приказу, на листочке серой рыхлой бумаги он прочел: «Сергей Сергеевич Муренцов, родился 7 марта 1895 года. Из дворян. Окончил Ейское пехотное училище, поручик. С 1915 года участвовал в Империалистической войне. Награжден орденом Св. Георгия 4й ст. Служил в Добровольческой армии генерала Деникина, принимал участие в казачьем восстании на Дону. Арестован за участие в контрреволюционном заговоре, являлся активным членом монархической организации «Союз русских офицеров». При аресте оказал сопротивление. Ярый враг Советской власти».

Костенко извлек из портсигара папиросу, постучал бумажным мундштуком по серебряной крышке, прикурил. Задумался, держа в пальцах горящую спичку.

Неужели же это тот самый поручик Муренцов, который совсем недавно спас его от бандитской пули на каком то безвестном полустанке?

Почувствовав боль в обожженных пальцах бросил спичку на пол.

Встал. Прошелся по кабинету крупными шагами из угла в угол. Папироса погасла, а он все жевал и жевал бумажный мундштук.

Костенко передернул плечами, покрутил шеей. Ворот френча душил, перехватывал горло. Срывая ногти расстегнул тугую верхнюю пуговицу, нижнюю рубашку.

За годы германской и гражданской войны он привык к человеческим смертям. Привык и к тому, что революцию не делают в белых перчатках. Рожденная в крови и муках она ежедневно требовала новых жертв. Гибли товарищи, в отместку казнили врагов.

Костенко подошел к окну, снова закурил. Стоя у окна, сквозь мутноватое стекло он наблюдал за веселыми воробьями, прыгающими перед разлившейся лужей.

Через полчаса конвойный привел в кабинет арестованного поручика.

Приведший его красноармеец топтался у дверей.

Костенко взмахом руки отослал его из кабинета. Муренцов почти не изменился. Те же ясные детские глаза, тонкие черты лица. Костенко не предложил ему сесть. Подошел вплотную, долго смотрел в его глаза, произнес одними губами.

— Завтра утром тебя освободят. В Москву и Петроград не возвращайся, уезжай куда-нибудь в Сибирь, на Урал, хоть к черту на рога. О нашем разговоре, забудь. И вот еще.

Отвернулся, подошел к огромному коричневому сейфу, стоящему в углу кабинета, достал из него исписанную тетрадь в коричневом коленкоровом переплете.

— Это твой дневник. Его забрали у тебя во время ареста и я возвращаю его законному владельцу. Это что бы ты не говорил, что для тебя бандит и красный одно и то же.

Костенко вернулся назад, сел в свое кресло. Его и Муренцова разделял письменный стол с роскошным мраморным чернильным прибором. Дорогой стол, из приемной генерал- майора Адрианова, бывшего градоначальника Москвы.

Обоим в голову пришла одна и та же мысль. Стол, это ведь знак. Рубикон, который разделил их отношения на «до» и «сейчас».

Обменялись долгим, пристальным, почти человечьим взглядом. Костенко медленно, с расстановкой выдавил, почти прошептал:

— У-ез-жай. Сергей, уезжай навсегда. Вам уже никогда не победить.