Сергей Герман - Обреченность

Генерал бил себя в грудь, и слезы градом катились из его глаз. Через час в его комнату зашли два английских офицера.

Шкуро закрыв глаза сидел за уставленным грязной посудой столом.

Лицо его было мрачно. Мокрые от слез усы поникли.

Генерала вывели на улицу, посадили в автомобиль и увезли в Грац.

Утро было свежим. Пряно пахли травы, роскошным раскинувшиеся под ногами.

На следующий день генерала Шкуро вместе с другими генералами отправили в Юденбург.

* * *

Группа британских солдат захватила лошадей, пасшихся на лугу неподалеку от Лиенца. Это заметили казаки и доложили атаману Доманову. Тот вызвал к себе сотника Лукьянова.

— Мне доложили, что британцы забрали казачьих лошадей. Я в это не верю. Это же ведь британцы, культурная нация! Знаешь анекдот о воспитанности англичан?

Лукьянов мотнул головой.

— Не знаю, батька.

Доманов снял очки, протер стекла. Поудобнее сел в кресле.

— Так вот, слушай. Однажды морской офицер упал за борт и на него напала акула. Его вытащили из воды буквально в самый последний момент. И когда он дрожа от пережитого страха стоял на палубе, один из матросов спросил: «Господин лейтенант, а почему вы не ударили ее своим кортиком?» На что лейтенант, возмутился: «Как?! Британский офицер и рыбу ножом»?

Вот такое у англичан воспитание. Джентльмены. Даже рыбу ножом нельзя, а тут чужие лошади! Ты уж им поясни, что озоровать нехорошо.

Сотник подскакал к толпе британских солдат и закружился вокруг них на бешено танцующей лошади. Оскаливая зубы крикнул, угрожающе растягивая слова:

— Кудаааааа?.. Кто вам позволил?.. Па-ач-чему крадете казачьих лошадей?!

Англичане тут же наставили на него стволы карабинов, клацнули передернутые затворы. Сотнику пояснили, что с этого дня все кони являются собственностью Его величества короля Великобритании Георга VI, а если ему что-то не нравится, то он может катиться к своим бошам.

Лукьянов оскалил зубы как волк и погрозив солдатам толстой плетью, так же стремительно умчался назад. Страх его одолел, потому как не шутили британцы. Еще бы секунда и пристрелили бы сотника ни за понюх. С будущими союзниками так не поступают.

Доложил Доманову, тот побледнел. Уже понял, что это не было случайностью, и время, когда британцы говорили о дружбе, миновало.

В тот же день группа британских солдат захватила кассу казачьего штаба, в которой хранились все казачьи сбережения. С давних пор у казаков был такой обычай, хранить в кассе общие сбережения.

Крики казачьих казначеев, что это грабеж и виновные будут отвечать, на англичан не подействовали. Они забрали добычу — шесть миллионов итальянских лир, мешок немецких рейхсмарок и спокойно ушли.

Доманов побежал к генералу Краснову. Тот лишь развел руками.

— Как вы прикажете мне сейчас поступить? Поднять казаков? Выразить неповиновение?

Генерал помолчал, вздохнул.

— Я думаю, что в данной ситуации и в настоящее время это уже невозможно!

* * *

Женщины на кухне обсуждали события последних дней. Все сходились на том, что англичане обманут и выдадут их Советам. В кухне была и Лена, она тряхнула головой и со звоном поставил на плиту чайник.

— Это вам, предательницам надо бояться,— заявила она женщинам. — А я советский человек, и меня советская власть не тронет.

Весь ее вид, как она стояла по хозяйски выставив ножку в блестящем хромовом сапоге, читалось: «Да! Я - блядь! Но я буду жить! А вы сдохнете...»

Жена есаула Дробышева худая, измученная несчастьями и болезнями вцепилась своими тонкими пальцами в ее волосы и повалила ее на пол.

— Бей ее! Бей подстилку комиссарскую! — орали бабы.

И она била, таскала ее за волосы. Откуда только взялись силы в худом, чахоточном теле.

Всхлипывая и вытирая кровь с лица извиваясь как змея ползла по полу любовница Шкуро, стараясь забиться, спрятаться под столами, за шкафами с продуктами, но есаульша оседлав ее спину, яростно колотила ее по голове.

Оторвать ее не было возможности. Кто-то из казаков зайдя в кухню, схватил ее за волосы и что было силы потащил назад.

Дробышева вырвалась, поднялась, тяжело дышащая, растрепанная, с налитыми кровью глазами, дрожащая от напряжения, и первое, что она сказала, было позорное слово для избитой женщины, лежащей на полу с вырванными волосами.

И ушла. Вслед за ней ушли и другие.

На полу осталась только та, которая собиралась жить. Она сидела на полу, растерзанная, жалкая. Один глаз ее заплыл и распух, синий и страшный, он испуганно таращился на опрокинутый стол, кастрюли, рассыпанную по полу муку. Бледное лицо было в царапинах и синяках, платье изорвано. Она плакала горько и навзрыд, словно девочка, потерявшая самое дорогое.

Из открытого крана лилась вода, в чайнике на плитке выкипали последние остатки воды, по заваленному картофельной шелухой и обертками столу ползали черные мухи.

* * *

28 мая офицерам приказали явиться на встречу с фельдмаршалом Александером. Англичане заверили, что встреча продлится несколько часов и уже к вечеру все вернутся в лагерь. Многие офицеры начепурились перед конференцией, надели награды, надраили сапоги.

Муренцов всю последнюю неделю лежал в лазарете и на конференцию поехать не смог. Провожая мужа Лидия Федоровна Краснова, как то испуганно сжалась и поцеловала его в лоб.

— Мне почему то тревожно. Может быть ты не поедешь, Петя?

Петр Николаевич погладил ее по руке.

— Улыбнись еще разок, Лидуша. Мне так нравится, когда ты улыбаешься.

Застегнул мундир на все пуговицы и опираясь на трость шагнул за порог.

Кто же знал, что это их последняя минута вместе. Они больше не увидятся никогда.

По дороге колонну окружили танкетки.

На нескольких грузовиках прибыло больше сотни кавказских офицеров. Впереди в открытом автомобиле ехал генерал-майор Султан-Гирей Клыч, первопоходник, бывший командир «Дикой» дивизии. Высокий, жилистый, с маленькими усиками на жестком лице. Потомок династии Чингисхана. Горячий, упрямый, самолюбивый, не верящий никому.

Но восточному самолюбию польстило, что в списке приглашенных он стоял первым.

Как все таки мало нужно, для того, чтобы обмануть человека.

Автомашины остановились перед высоким забором, опутанным колючей проволокой. За забором стояли бараки.

Английский офицер приказал полковнику Борсоеву сдать кинжал. Тот стоял навытяжку. Стремительный и злой, свел гибкие пальцы на рукояти кинжала.

Глаза почернели от гнева, густые черные усы топорщились как пики. Борсоев вырвал кинжал из ножен, сломал о собственное колено и бросил обломки к ногам британского офицера. Не оглядываясь пошел в барак, у дверей которого уже стояли вооруженные часовые.