Сергей Герман - Обреченность

Я вчера использовал свой талон, но моя нимфа была худа и неуклюжа, как велосипед. Впрочем это не помешала мне использовать все три презерватива. Ха-ха-ха!

Капрал предавался воспоминаниям. Вздыхал.

— Даааа! Франция, это были лучшие месяцы в моей военной жизни. А теперь русский бордель, где после проститутки надо мазать член какой-то вонючей дрянью.

Ефрейтор Клюге утешал:

— Мазать свой член это еще не самое страшное, что совершает солдат на войне. Это так, к слову. Гораздо хуже, когда нас заставляют превратить в бордель целую страну, и мы, солдаты великой Германии пускаем по кругу девочек-школьниц, и старух далеко за восемьдесят.

После того как на вокзале в деревянной уборной под досками нашли убитого финкой немецкого ефрейтора, в центре города построили еще и большой туалет с надписью на русском и немецком языке: «Только для немецких солдат».

Шли дни. Возвращались казаки, дезертировавшие из Красной армии и те, кто прятался от советской власти.

Среди казаков пошли разговоры, что раз большевистская власть закончилась, на территории Войска Донского надо вводить казачье самоуправление, выбирать атамана.

Иногороднее население притихло, как будто его и не было.

Прошло две или три недели. В сентябре 1942 года на казачьем сходе избрали штаб Войска Донского во главе с полковником Ерофеем Васильевичем Павловым.

Он тут же обратился к немецкому командованию с просьбой, разрешить организацию строевых сотен и полков для борьбы против Сталина. Немцы дали неофициальное согласие и разрешили вооружать казачьи части трофейным советским оружием.

Павлов, поехал по станицам Белокалитвинского района агитировать казаков.

Камышовые крыши казачьих куреней станицы Екатериновская выглядывали из густых зарослей деревьев. За тополями и кривой акацией прятались плетни.

Павлов сидел в углу на колченогом стуле, с тоской посматривал в окно. Его исхудавшее, давно не бритое лицо с опущенными углами рта говорило о крайней усталости.

В комнате расположились, где кто сумел, десятка два казаков. На широкой лавке возле окна, искоса посматривая то во двор, то на улицу, сидел станичный атаман.

Павлов перевел на него взгляд:

— Ну, станичники! Что будем делать?

Атаман поднял голову, прищуренными глазами обвел присутствующих.

— Походного атамана выбрать - раз! — Загнул один палец. — Конную сотню сформировать - раз! Вооружить - два! На присуде казачью власть установить! — Три! Правильно я гутарю?

Казаки зашевелились, загалдели:

— Давно пора!

— Чего там мусолить!

Павлов поднялся с места.

— Ну вот и очень хорошо. Давайте прямо завтра круг и проведем. У нас сегодня вроде казаки от всех станиц. Вот пусть и оповестят казаков по всем хуторам.

На следующий день как в старь с улицы ворвался тревожный гул набата.

Из дворов, на ходу надевая на головы фуражки шли казаки. Иногородние, с хмурыми лицами нерешительно выглядывали из-за плетней и из-за занавесок окон, не решаясь выйти на улицу.

Около здания станичного правления уже собралась большая толпа. Густой, тяжелой волной плыл в воздухе набат. На крыльцо станичного правления в сопровождении помощника и других казаков вышел Павлов. На его плечах серебрились погоны, на боку в потертой кобуре висел наган.

Окинув пристальным взглядом притихшую толпу, он шепнул что-то писарю. Тот опрометью бросился с крыльца и скрылся в толпе. Набат смолк. Павлов, поправив кобуру, шагнул вперед.

— Господа станичники! — голос его звучал властно, словно он командовал сотней. — Пришел наш час, большевики бегут...

В группе стоящих у крыльца казаков началось движение. Кто-то из них крикнул:

— Сволочь белогвардейская!

На них зашумели пожилые казаки:

— Замолчите, бисовы дети! Дайте человеку договорить.

— Идите вы к чертям собачьим с вашим человеком! Сука он фашистская, а не человек!.. — слышались ответные выкрики.

Павлов, делая вид, что не слышит, продолжал:

— Так вот, станичники, эти самые большевики бегут и власти бесовской пришел конец. Наше приходит время, и власть на Дону должна быть наша- казацкая! Я и говорю, надо как в старь организовать отряды и сотни казаков, которые смогут стать на защиту Тихого Дона.

Высокий, сутуловатый казак Сазонов решительно пробивался вперед к крыльцу.

Станичники плотнее придвигались к крыльцу, ожидая, что он скажет.

Сазонов был свой. Казак! В прошлом вахмистр и георгиевский кавалер.

Шум постепенно смолкал. Притихли даже старики.

Сазонов властно поднял руку, и все замолчали.

— Станичники! Вот он... — в его голосе зазвучала боль. Вот он, — палец Сазонова ткнул Павлова в грудь, — куда он вас зовет?! Воевать с Красной армией?! С той армией, в которой воюют наши сыны? И мы вновь, как в двадцатом годе будем рубить своих братов и лить казачью кровушку?

Павлов перебил его.

— Не сынов, а и всякую красную сволоту, тех, кто наших братов в балках стрелял! А потом наши куреня занял. Да мы сейчас тебя!

Рябое лицо Сазонова побагровело. Он сунул руку в галифе. Крутанул пальцем застрекотавший в кармане барабан нагана.

— Охолонь! — в его голосе слышалась угроза, — кровушку пущать мы тоже умеем. Сейчас мы уйдем с майдана. И если кто из вас посмеет тронуть наши семьи... берегитесь... вырубим всех до одиного! Не помогут вам тогда не Гитлер, ни вермахт! Прощевайте станишники!

Собиралась гроза. Где-то далеко прозвучал глухой раскат грома. Старики закрестились. И не понять было отчего — в страхе ли перед громом или от дерзких слов Сазонова.

От крыльца отделилась небольшая группа казаков. Впереди, держа руку в кармане шел Сазонов. Колыхнувшаяся толпа пропустила их через свои ряды.

Когда площадь осталась позади, Сазонов остановился, спустил курок старенького вороненого нагана.

— А теперь, хлопцы бегом до дома и седлать коней! Собираемся у моста за мельницей. У кого имеется оружие, берите с собой! Патроны тоже несите. У кого нет коней приходите пеши. Коней добудем! По домам ма-р-р-ш! Через десять минут он прискакал к станичной мельнице. В темной и густой воде плавали желтые листья.

Соскочив с коня, Сазонов присел на большой камень.

Представил, что будет сам лежать в этой холодной слизи и его мертвое тело будут обсасывать затонные сомы. Представил и отвернулся в смущении. Стало стыдно перед самим собой, за то, что страх с тусклыми, как у мертвеца глазами на секунду захватил его сердце в свои липкие лапы.

Через час на мельнице собралось около десяти конных казаков.

Вздыхали тяжело. Одинокие... Чужие... На своей родной казачьей земле.

Тяжелые, страшные вставали перед ними вопросы. Куда идти? Где зимовать? Где взять оружие? Страшились непонятного, чужого слова- оккупация.