Валерий Поволяев - Атаман Семенов

Последние казаки покидали Россию уже в апреле 1921 года, перед вскрытием рек. Лед хоть и вспухал горбами на реках, был пористым, непрочным, но лошадей, телеги, людей, скот держал хорошо. Казаки матерились отчаянно, сопливились, вытирали рукавами мокрые лица, с тоскою глядели назад, на «Расею», эту самую «Расею» ругая... Не все из них понимали, зачем покидают родную землю, выдергивали из карманов шинелей бутылки с самогоном, пили прямо в седлах, плакали.

Не всем удалось уйти на китайскую территорию, это Семенов тоже знал: им выставляли на пути пулеметные заставы, и когда появлялись казаки, гнавшие перед собою скот, «максимы» красных начинали яростно, по-собачьи, лаять. Особенно много таких заслонов стояло на реках — коровьи туши потом долго лежали на льду, а затем, когда наступало тепло, плавали в заводях, гнили, заражая воду и распространяя вонь.

Владивосток гулял — у местных жителей и будни были праздниками. Вдруг в городе совершенно неожиданно закрывались все магазины, все лавки — даже те, которые хозяева открывали в любое время дня и ночи — по первому же требованию... Слухи здесь распространяются стремительно, хотя в воздухе ничем пороховым не пахло, закрытые магазины подсказали обывателям, что будет вооруженный налет.

И точно — двенадцатого числа, в цветущую майскую ночь, по Владивостоку прогрохотал, резвясь в лихой скачке, большой конный отряд. Стрельбы не было, конники действовали шашками. Если кто-то из них ловил слишком удивленный, слишком непонимающий взгляд бараньих глаз — шашкой вжик — и глаза эти теряли удивленное выражение.

Так во Владивосток ворвался отряд полковника Буйвида. Около здания, где располагался городской почтамт, Буйвид поднял коня на дыбы и ловко соскользнул на землю, прохохотал, обращаясь к своему спутнику — сотнику с монгольским скуластым лицом:

— Как там говорил главный батюшка большевиков товарищ Ленин: самое важное у всякой власти — почта и телеграф? Да? Прежде всего надо захватить их, потом все остальное — и, считай, власть у тебя в кармане... А, сотник?

— Так точно!

— Сотник, действуйте! — Буйвид сделал повелительный жест. — Почта и телеграф — в вашем ведении!

С сотником осталось двадцать человек, а Буйвид поскакал дальше — брать банк, следом — пристань, у которой сбились в кучу пароходы разных стран, с нарядными пассажирскими павильонами, над которыми плавали привязанные за веревочку цветные надувные шары. Остатки вчерашнего карнавала, шарики эти почему-то вызвали у Буйвида особое раздражение, он нервным движением выдернул из кобуры маузер и — щелк, щелк, щелк! Через минуту над оцинкованными крышами пассажирских павильонов уже не плавало ни одного шарика — Буйвид был метким стрелком.

Через час Владивосток был в руках Буйвида.

Расставив своих людей на всех ключевых точках — даже на две колокольни были подняты пулеметы — мало ли что, вдруг каппелевцы захотят свести счеты с семеновцами, — сам Вуйвид поскакал на пристань. Из Порт-Артура ему сообщили, что атаман Семенов отплыл на японской шхуне во Владивосток. По прикидкам Буйвида, шхуна с атаманом вскоре должна быть в порту.

Буйвид ожидал подхода двух генералов — Молчанова и Глебова: поскольку сам не в силах был удержать власть в городе, ему требовалась их помощь, а также «грубая физическая сила» — три-четыре казачьих сотни.

Рассветало. С моря тянулся многослойный розовый туман, крупные чайки носились низко над водой, рубили крыльями воздух, над людьми круто взмывали вверх, орали голодно и противно.

— Отвратительная птица, — пробормотал Буйвид, завязывая на шее шнур бурки — с моря потянуло промозглой сыростью, пробило его насквозь.

— Глупая и жадная, ваше высокоблагородие, — добавил сидевший на рыжем бокастом коне казак в новенькой бекеше, украшенной георгиевской ленточкой. — Смотрите, как она себя ведет...

Он достал из кармана длинный толстый гвоздь, очень похожий на стилет, швырнул его вверх. На гвоздь тут же спикировала тяжелая, с отвисшим зобом чайка, клацнула клювом, сделала два судорожных движения телом и проглотила гвоздь. В следующую секунду закрякала, завизжала жалко — гвоздь мешал ей не только развернуться в воздухе — он не давал ей возможности вообще повернуть головы.

Казак рассмеялся.

— Вот вам наглядный пример.

— А гвоздь зачем носил с собою? — неожиданно спросил Буйвид.

— Мало ли что, ваше высокоблагородие... Вдруг пригодится? Валялся на дороге — я его и подобрал.

Буйвид покачал головой. Непонятно было — то ли он осуждает казака, то ли одобряет.

Первое, что бросилось в глаза Буйвиду на пристани — здесь почти не было видно японцев. И кораблей под флагом микадо было очень мало — раз, два, три... — а вчера стояло не менее двадцати судов. Буйвид невольно присвистнул: ото что же выходит? Неужто японцы начали эвакуироваться? Или получили по каналам разведки кое-какие данные и, как истинные друзья атамана, решили не мешать его подопечным?

С одной стороны, это хорошо — мешать никто не будет. А с другой — кто же в случае чего прикроет спину Семенову? Усы у Буйвида — совсем как у атамана — дернулись. Ах, каппелевцы, каппелевцы! В конце концов может случиться так, что атаман сойдется с большевиками, но с каппелевцами — никогда.

Над головой у Буйвида пронеслась чайка — раскоряченная, с далеко отставленными лапами и вытянутой, будто у гуся, шеей — та самая, что сожрала гвоздь. Казак, угостивший чайку этим шкворнем, засмеялся:

— Не жри что попало! Впредь наука будет.

— Не будет, — мрачно проговорил Буйвид.

Он неожиданно почувствовал себя усталым. Устал он от владивостокской вони, от портовой духоты, от промозглого воздуха, что тянется с моря, от настороженных взглядов каппелевских солдат, которые, будто последние бандюги, норовят всадить в спину заточенный напильник, устал от китайской еды — жареного бамбука, вяленых червей и засахаренной саранчи... устал от самой жизни...

Только бы приплыл Семенов, приплыл бы и уселся в здании на берегу бухты Золотой Рог, которое он присмотрел для атамана. Тогда Буйвид будет считать, что все эти годы молотился с разными серо-буро-малиновыми нелюдями не напрасно, не напрасно лил кровь свою и кровь чужую, не напрасно замерзал, голодал, тонул на весенних лихих переправах, блуждал по тайге.

Он вгляделся в белесое пространство моря, надеясь изловить в нем маленькую серую точку — долгожданную шхуну, но ничего не обнаружил и дернул болезненно головой, будто его подсекли дробью. Надо было ждать.

Над головой, развернувшись по длинной дуге, снова пролетела, судорожно взмахивая крыльями, чайка с вытянутой шеей. Полковник вспомнил о своем мелком пророчестве, повторил прежним мрачным тоном: