Валерий Поволяев - Атаман Семенов

Обоз ощетинивался не только пулеметными стволами, но и винтовками, и штыками, и нападать на него, такого ежистого, готового вылить на противника лаву огня, было очень непросто, это усложняло задачу. Тем более что Семенов предпочитал действовать так, чтобы не терять своих людей.

Зима была теплой. Линия границы проходила неподалеку, и в бинокль можно было увидеть крыши большой деревни, смахивающей на город, под названием Руда, что находилась уже не на польской, а на прусской территории. Семенову хотелось как-нибудь вечером со своей сотней ворваться в Руду, посмотреть, как живут обленившиеся в зимнем затишье немчики, но новый начальник генерал Крымов запретил это делать — он почему-то предпочитал проводить учения у себя в тылу, а не в тылу немецком, за линией фронта.

Деревья в лесах гнулись под тяжестью мягкого липкого снега, погода баловала и удивляла забайкальцев.

Они привыкли совсем к другой зиме — им были больше по душе лютые морозы, пушечные удары стужи, раскалывающие пополам не только деревья, но и камни, целые скалы; ветры, выламывающие зубы; снег, в котором с головой утопают не только всадники, но и целые железнодорожные составы; пурга, плотно накрывающая землю — вытянешь в ней руку, и руки не видно, хвосты пурги сшибают с ног не только человека, но и быка, накрывают путника снеговым стогом и превращают его в ледяную колоду. У пурги с морозами — самый крупный счет, сколько они унесли человеческих душ — не счесть.

Здешние же ветры по сравнению с забайкальскими — обыкновенный шпик, при таких ветрах лишь хорошо спится, мороз же способен только подрумянить щеки какой-нибудь миловидной толстушке, а во время снегопада вообще можно весело провести время, дружной компанией катаясь с гор на салазках.

В деревне Зеленой квартировали только казаки. Линия фронта выпрямлялась, «аппендиксы» были срезаны — слишком тяжело их удерживать даже во время самого малого наступления противника, легко можно отрезать вместе с людьми и затянуть на горловине такого мешка веревку, а это — плен, это — беда. Деревня Зеленая оказалась на нейтральной территории, и Семенов, сидя в ней, как в своей родовой вотчине, продолжал ставить капканы на немецких разведчиков и потом вытаскивал их из тисков, помятых, ошарашенных, будто зайцев. Относились к пленным казаки не то чтобы с уважением — при случае могли и зуботычину дать, — а как к убогим людям, которым не повезло в жизни, скажем так — снисходительно.

В январе 1915 года, в морозный серенький день, когда с крыш сочилась, звонко шлепалась на землю капель, бередила души, семеновские казаки-наблюдатели засекли полтора десятка немецких всадников, выехавших из Руды, с ними — три подводы с людьми и пулеметами.

У сотника от этой новости загорелись глаза.

— Следите за штурмистами в оба, — приказал он. — Вдруг это местные дедки просто собрались в лес по дрова.

— Не похоже, ваше благородие, чтобы немцы опустились до обычных дровишек, они свои печки топят прессованными угольными брикетами. К нам немчуки идут, ваше благородие...

— Ну, раз к нам, то мы постараемся их достойно встретить.

Забайкальцам лишний раз приказывать было не надо — к вылазке они были всегда готовы. Семенов пересчитал своих людей — было их ровно тридцать. Он азартно потер руки.

Через лес, в котором растворились немцы, пролегала дорога, хорошо накатанный проселок. По этому проселку немцы возили в Руду сушняк, хворост, распиленные прямо на месте дрова. Дорога эта была присыпана снегом и, несмотря на накатанноеть, особо не видна, ее хорошо знали местные жители, но не штурмисты, которые, похоже, на этот раз взяли с собой проводника — местного аборигена.

— Сколько их? — спросил Семенов у наблюдателя, шустрого глазастого казачка.

— Большая банда, человек пятьдесят будет.

— Такой бандой можно запросто проводить разведку боем. — Семенов защепил зубами кончик уса, погрыз его. — Может, они действительно задумали разведку боем? — спросил он самого себя и развел руки в стороны: — А на кой лад? И так все понятно.

— И два пулемета у них, два! — Казачок для пущей убедительности выставил перед собою два пальца, указательный и средний.

— Хорошо, что они хоть орудие с собою не взяли, — усмехнулся сотник. Вновь покусал усы, на лбу у него пролегла вертикальная морщина. — И если это разведка боем, то кого же они решили пощупать?

— Нас, ваше благородие.

— Мы им неинтересны. Мы и без того у них будто на ладони находимся — нас из Руды они каждый день в бинокли рассматривают. И никакая это не разведка боем, а обычная разведка, — пришел Семенов к выводу и скомандовал, нагнав в голос звона и лихости: — По коням!

Он хотел достичь леска прежде, чем немцы выползут из него, поглядеть поближе, «пощупать», что это за «товар». Через несколько минут казачья лава уже неслась по единственной улочке деревни, распугивая собак и кур, — следом, целя далеко вверх, в самое небо, поднимались густые столбы снеговой крошки. Остро пахло квашеной капустой, от этого знакомого духа в глотке даже что-то сжалось, и сотник не выдержал, выдохнул громко, будто кого-то полоснул шашкой:

— Й-эх!

Придержал коня он уже па опушке, втиснулся вместе с ним под громадную ель й предупреждающе поднял руку:

— Тих-ха!

Немцы растворились в густоте леса, словно духи бестелесные, — не слышно их и не видно. Казаки застыли на опушке, обратились в слух. «Ну как?» — одними глазами спросил сотник Белова, вытянувшегося на коне, будто молодая елка. Белов отрицательно качнул головой. Сотник оглянулся на растворяющиеся в сером воздухе домики деревни.

Там тоже было тихо.

— Будем ждать, — приказал Семенов.

Через минуту на окраине деревни гулко ухнула винтовка— это подал сигнал казачок-наблюдатель. Они так договорились с сотником — как только казачок засечет, что немцы показались на опушке леса, так сразу даст сигнал.

— За мной! — скомандовал сотник, направляя коня на заснеженный, схожий с диковинным животным куст, поежился от стылой белой пыля, насыпавшейся ему за отворот башлыка прямо на голую шею. Конь с лету одолел диковинного «зверя» и, быстро перебирая ногами, покатился вниз с невидимой заснеженной горки, потом встал, уткнувшись грудью в высокий сугроб. — Вперед! — подогнал его сотник. — Не спотыкайся!

Запоздало поморщился: спотыкающийся конь — не к добру. Раздумывать, к добру это или не к добру, было некогда, сотник хлестнул коня плеткой, тот с тихим стоном поднялся на дыбы и всей тяжестью навалился на сугроб, разломил его, будто гигантскую прель, замотал головой, фыркая и выбивая из ноздрей снег,

— Не спотыкайся! — вновь предупредил коня Семенов и поднял плетку.

Бить не стал. Все-таки конь — родное существо, такое же близкое, как и приятели-станичники, прибывшие на фронт с родного Куранжинского поста. Семенов подбадривающе хлопнул коня по шее ладонью, я тот выволок всадника из сугроба.