Валерий Поволяев - Атаман Семенов

Аркус, не ожидавший такого поворота, побледнел, лицо его сделалось потным, он знакомо мотнул головой — не верил, что его могут расстрелять.

— Напрасно, голубчик, не веришь. — Семенов усмехнулся и приказал верному Бурдуковскому: — Решение военно-полевого суда — к немедленному исполнению!

Двое казаков подхватили Аркуса под локотки и поволокли за станционный сарай. Аркус пробовал что-то кричать, но мороз, ветер, густой дым, валивший из станционной трубы — там только что в печь засыпали полцентнера угля, — заталкивали слова ему обратно в глотку. И Аркус, поняв, что все кончено, что он проиграл свою партию окончательно, заплакал.

Через несколько минут за сараем грохнули два выстрела, один за другим. Несостоявшегося управляющего КВЖД не стало.

Семенову было понятно: промедление смерти подобно, к Хорвату надо ехать сегодня же. Но помешали спешные дела, и выехал есаул лишь на следующий день, через сутки, в девять часов утра восемнадцатого декабря 1917 года, вместе с урядниками Бурдуковеким и Батуриным прибыл на станцию Маньчжурия.

Жизнь тут была много веселее, чем на станции Даурия, — здесь имелось несколько трактиров и лавка колониальных товаров. Из российских на полках лежали спички, произведенные еще до Великой войны на станции Седанка, что под Владивостоком, — видно, закуплены были спички в количестве сверхизбыточном, раз их до сих пор не сумели распродать, поскольку ныне фабрика в Седанке, ставшая японской, спички не выпускала; были еще и бабьи ленты, которыми можно и одежду украшать, и волосы подвязывать, все остальное — иностранное: слабенькое японское пойло саке, которое — тьфу! — надо употреблять горячим, твердые американские галеты, напоминающие прессованную фанеру, такие они были невкусные, австралийская ветчина в железных банках, похожих на традиционные чайные коробки, украшенные ярким рисунком, и жесткая, как железо, вяленая страусятина.

Есаул, увидев страусятину, лишь изумленно покачал головой:

— Ну и ну! — Спросил у лавочника: — Сам-то пробовал?

— Пробовал, — неохотно ответил тот и испуганно покосился на дверь, словно оттуда должен был выползти злой Змей Горыныч, — мясо и мясо, не отличается от коровьего, только зубы надо иметь хорошие.

— Зубы всегда надо иметь хорошие. А чего сидишь такой невеселый? Заболел, что ли? Или плохо позавтракал? А?

Лавочник неопределенно махнул рукой:

— Вот именно, «а», господин генерал.

— Да не генерал я. — Семенов поморщился.

— Все равно — большой человек. А быть невеселым есть отчего, извините великодушно. Сегодня обещают прийти посланцы из Совдепа. Слышали о таком?

— Слышал. И видел. И в Чите, и в Иркутске, Даже близко соприкасался.

— Вот и мы с хозяином соприкоснулись.

— И что же?

— Лавку нашу сегодня собираются экс... экс... тьфу! — отплюнулся лавочник, выдернул из-под весов клочок бумажки, на котором было записано трудное слово, и прочитал по слогам: — Экс-про-при-и-ро-вать, Без стакана водки не выговоришь. Неприличное слово.

— Действительно, неприличное, — согласился Семенов и, купив страусиного мяса и галет, вместе со спутниками двинулся в паспортный пункт.

Под ногами остро, будто стеклянное крошево, скрипел снег. На ветках деревьев сидели голодные, по-собачьи нахохлившиеся вороны. А вот собак не было видно. Семенов удивился этому.

— Здесь, в зоне отчуждения, полно корейцев, — пояснил Бурдуковский. — Для них собачатина — все равно что для нас парная телятина, такое же желанное блюдо. Делают они из собачатины мясо «хе» и наедаются так, что потом на ноги подняться не могут.

— Эге! — продолжал удивляться есаул. — А я-то думаю: где собаки?

В паспортном пункте сидело два офицера.

Увидев есаула — человека, старшего по званию, — хмурый военный чиновник представился:

— Куликов!

Его коллега, молодой, румяный, с двумя серебряными значками на гимнастерке — один был университетский, второй — об окончании школы прапорщиков — также не замедлил представиться:

— Прапорщик Кюнст!

Семенов положил на стол военного чиновника свой паспорт, рядом — бумаги Бурдуковского и Батурина, взял стул и, повернув его спинкой вперед, сел, как на коня.

— Направляемся к господину Хорвату, — пояснил он, глянул в окно, неожиданно заметил там китайского солдата и поинтересовался: — Расскажите-ка, господин хороший, что тут у вас происходит? Китайцы почему-то разгуливают в зоне отчуждения, как у себя дома.

На лице военного чиновника появилась грустная улыбка, он сбил с левого погона какую-то соринку и также глянул в окно.

— Вчера сюда пришла китайская пехотная бригада. При полной выкладке. Будут разоружать наших.

— Как разоружать? — Семенов привстал на стуле, будто в стременах. — Какое право имеют эти тыквенные головы разоружать наших солдат?

— Господин есаул, революционные преобразования докатились из России и сюда, на КВЖД. Никому ни до чего нет дела. Власть бездействует, железнодорожная рота и ополченческая дружина, составляющие гарнизон города, полностью деморализованы, на всех заборах, как воробьи, сидят и горланят агитаторы, в городе — грабежи, убийства, ночью за порог дома выйти нельзя... А-a! — Лицо военного чиновника исказилось, он отвернулся в сторону, расстроенный. — В общем, китайцы решили взять власть в свои руки, разоружить гарнизон и навести в городе порядок.

— Китайцы... Чтобы они разоружали русских?! — негодующе воскликнул Семенов. — Этого еще не хватало! — Словно о чем-то вспомнив, он достал из кармана кителя мандат, полученный им в Петрограде, положил на стол перед военным чиновником.

Тот медленно зашевелил губами:

— Воен-ный комис-сар Дальне-го Востока. — Краска прилила к его лицу, и Куликов поспешно вскочил с места.

— Сядьте! — сказал ему Семенов. — Пригласите-ка лучше ко мне сюда, в здание станции, начальника китайского гарнизона, командира бригады, начальника дипломатического бюро Цицикарской провинции с драгоманом [42] Драгоман — переводчик, состоящий при Европейском посольстве на Востоке. , городского голову и начальника милиции.

Военный чиновник лихо щелкнул каблуками, перевел взгляд на прапорщика:

— Кюнст, выполняйте приказание!

Кюнст вскочил с обрадованным видом, как и его начальник, щелкнул каблуками и, сдернув со старой рогатой вешалки шинель, исчез.

— М-да, и вас, оказывается, тоже разложили большевики, — удрученно протянул Семенов, пригладил ладонью усы.

В разговоре он не сразу обнаружил, что сзади, в самом темном углу, у весело потрескивающей поленьями печки сидит еще один человек и неотрывно глядит на огонь. Поручик с седыми висками словно погрузился в этот огонь целиком, стал частью его и на людей, заходивших в паспортный пункт, не обращал внимания.