Валерий Поволяев - Атаман Семенов

Подъесаул Греков, поставив пленных в рядок, друг за другом — таких рядков образовалось пять, — расстрелял этих людей из нагана прямо тут же, у стенки сарая. Бил в затылок красноармейцу, стоявшему в рядке последним. Пуля насквозь прошибала голову не только этому человеку, но и двум красноармейцам, стоявшим впереди него — протыкала словно шампуром. Семенов подивился изобретательности Грекова, на всякий случай отошел подальше, чтобы его случайно не забрызгало кровью, похвалил подъесаула, когда на земле, оплывая в крови, лежали пятнадцать трупов с развороченными мозгами:

—А вы, право, великий мастер! Достойны звания есаула. — Атаман загнул пять пальцев, жестко, будто гвозди, притискивая их к ладони. — Пять патронов, надо же! — В голосе его вновь послышались удивленные нотки, словно он не верил в то, что одним патроном можно уложить трех человек. — Всего пять! Сегодня же канцелярия начнет оформлять документы на присвоение вам очередного звания.

Греков сунул наган в кобуру и лихо щелкнул каблуками.

— Главное в этой работе — не испачкаться мозгами, — сказал он. — Мозги очень плохо отмываются. Много хуже крови.

— Какая экономия патронов! — пробормотал атаман восхищенно, садясь на коня...

Греков через две недели получил звание есаула и пошел на повышение — был назначен на должность заместителя начальника контрразведки. Предприимчивые люди не должны пропадать. До сих пор у Семенова в ушах стоят эти его слова: «Какая экономия патронов!» Атаман усмехнулся. Стараясь, чтобы бутылка не громыхнула о ведерко, он налил себе еще шампанского.

Театр, несмотря на слабую игру актеров и интеллектуальную хилость пьесы, был полон, на галерке люди сидели даже на перилах, напряженно следили за тем, что происходит на сцене. Семенов не удержался, вздохнул, жалеючи публику: «Народ этот понять не дано, для этого надо иметь мозги ого-го какие! Какое-то жалкое театральное действо для них интереснее яви, самой жизни... Охо-хо, грехи наши тяжкие. — Семенов невольно, по-старчески закряхтел. — А жизнь — она много острее, интереснее, неожиданнее театра... Охо-хо!»

Недавно в Чите побывала специальная комиссия из Омска в составе пяти человек — разбиралась в сути конфликта между атаманом и Омском. Руководил комиссией генерал-лейтенант Катанаев, человек неразговорчивый и строгий. Интересно, какие выводы сделает эта комиссия? Семенов вновь выдернул бутылку из серебряного ведерка. Шампанского в бутылке оставалось всего ничего — на донышке. Атаман ощутил, как у него раздраженно, задергалась щека, следом дернулся ус — тоже одна сторона. Нервы, нервы, все проклятые нервы.

В зале изменилось освещение, оно делалось тусклым, сцена вообще погрузилась во тьму; откуда-то снизу, как из-под земли, принеслись мерные удары барабана. Барабан словно отсчитывал годы, вехи жизни, чем-то эти удары напоминали лесную кукушечью песню, и Семенов начал считать удары — раз, два, три... В углах сцены зажглись свечи — тусклые слабой сильные огоньки, не способные одолеть тьму; грохот барабана стал угасать. Вдруг сверху, с галерки, расположенной чуть в стороне от ложи атамана и тяжело нависшей над пространством, прямо под ноги Семенову шлепнулся тяжелый предмет...

Стук был чугунным, тупым, что упало, что за предмет — в темноте не разобрать. Семенов опасливо и подслеповато вгляделся в темень, поджал недоуменно губы и только накренил бутылку, чтобы вылить в бокал остатки шампанского, как ложа его, вся целиком, оказалась в пламени.

Огненный полог накрыл Семенова с головой, рядом о стену защелкало железо — горячие осколки врубались в кирпичи, крошили штукатурку и дерево, несколько кусков железа впилось и в атамана, следом невидимая рука выгребла из ведерка лед, швырнула Семенову в голову — в этом нестерпимом жаре, в огне, у него на зубах неожиданно захрустели куски льда. Семенов застонал, задергал руками и ногами, будто пловец, выбирающийся из бурного потока, — ему надо было как можно быстрее вылезти из огня, и, словно отзываясь на это желание, неведомая сила оторвала его от пола и швырнула к стенке.

Вниз, прямо на головы людей, полетели куски штукатурки, кирпича, какие-то железки, обрубленные куски дерева, потом пламя пожижело, разбавилось едким, пахнущим забродившей капустной кислятиной дымом. Пол под ногами атамана загромыхал, затрясся, словно по нему проехала телега с железными колесами и прицепленным сзади тяжелым орудием. В следующую минуту Семенов потерял сознание.

К атаману, прямо в огонь, бросился адъютант, накрыл собою — молодому хорунжему показалось, что следом за первой будет брошена вторая бомба, закричал надсаженно, когда почувствовал, что волосы у него на голове горят, потрескивая и больно прижигая кожу, но продолжал прикрывать тело атамана.

В зале возникла паника, в проходах встали казаки в полушубках, перепоясанных ремнями, с карабинами в руках — они патрулировали улицы, примыкающие к театру, потому так быстро и оказались здесь. Несколько молодых людей попробовали смять казаков, но те сдержали натиск — имели по этой части опыт; один из казаков, старший урядник в барсучьей папахе, взметнул над собой карабин и грохнул громовым голосом;

— Тих-ха, граждане!

Семенова, находящегося без сознания, тем временем вынесли из задымленной, ободранной ложи, уложили в пролетку, остановленную рядом с театром, и увезли в госпиталь.

Бомбистов не поймали, главный из них — Василий Неррис — был взят случайно, лишь несколько дней спустя, его задержали в поезде около Нерчинска. Изменивший внешность, в седом парике и с такой же седой жесткой бородкой, опирающийся на клюшечку — ни дать ни взять дед, достойно проживший жизнь, — он, несмотря на маскировку, был выслежен глазастыми контрразведчиками и арестован.

Очнулся Семенов, а у изголовья его Маша сидит, крохотным кружевным платочком глаза вытирает, в углу палаты на стуле дремлет сгорбившись, будто большой носатый ворон, адъютант, кобура с кольтом была передвинута у него на живот. Рядом с адъютантом дремал на стуле поручик. Между коленями у него была зажата винтовка. Адъютант с поручиком охраняли атамана — контрразведка предприняла меры по его безопасности.

— Очнулся, атаман? — неверяще прошептала Маша.

— Очнулся, — шевельнул сухими губами Семенов. — Я долго находился без сознания?

— Долго, — тихо, подрагивающим от слез голосом проговорила Маша.

— Не плачь!

Вечером из Омска, из канцелярии Колчака в палату был доставлен пакет. Вскрывать его имел право только атаман.

Прочитав присланную бумагу, атаман не сдержал обрадованной улыбки, сухие обелесенные губы его растянулись так широко, что на них полопалась кожа, в ломинах появились крохотные капельки крови. Сведения, содержавшиеся в секретном пакете, были приятны — атаману Семенову был присвоен чин генерал-майора. Кроме того, он был назначен командующим войсками Читинского военного округа.