Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ

Последний возок, которым управлял людоед в волчьем малахае, был уже едва виден — только кажется, что колонна движется медленно, на самом деле это не так.

— Поднавалимся, Игнатий Игнатьевич, — подогнал он старика Еропкина, вновь подцепил валун лопатой, поволок его наверх, подтащил к краю, засипел, не в силах сделать последнее движение. Старик потуги штабс-капитана засек, подпер снизу лопату ломом, закряхтел, подтолкнул — так вдвоем они и выволокли тяжелый камень наружу.

— Были бы силы — поднавалились бы, ваше благородие, да сил нету, — тихо проговорил старик. — Все силы остались там, за Уралом, на реке Волге.

— И у меня сил нет, — признался штабс-капитан, всосал сквозь зубы воздух, — но поспешать надо, Игнатий Игнатьевич. Мы здесь, — он обернулся, обвел глазами изломанное, присыпанное трескучим снегом пространство, — как голенькие на чьей-то ладони, со вех сторон открыты. Надо хоронить Дремова и — быстрее за колонной.

— Все равно перед порогами колонна остановится, — рассудительно произнес старик, — место там, я разумею, не в пример этому, — он потыкал перед собой рукой, — тут танцевать можно, а там особо не растанцуешься. А с другой стороны... С другой стороны, все может быть, и окажется, что там места в три раза больше, чем тут. Но пока разведают дорогу через пороги, пока прорубятся сквозь торосы — часа два пройдет, не менее. Мы к самой раздаче каши поспеем.

Павлов глянул на возок, где лежали Варя и Ильин, губы у него дернулись, старик Еропкин взгляд его засек и проговорил успокаивающе:

— Все в руках Божьих. Все равно их благородие Ильин на операционный стол не попадет раньше, чем мы одолеем пороги.

Штабс-капитан не ответил, вновь всадил лопату в проволглую, не поддающуюся ни морозу, ни лопате землю, изнутри она словно была Пропитана каким-то маслом. Павлов даже смахнул пальцами с тускло поблескивающего острия комочек земли, поднес его к ноздрям — от комочка действительно доносился едва уловимый дух масла. Старик рядом зачавкал ломом.

Болели суставы, болели мышцы, в голове раздавался тупой усталый звон, за ушами плескалась боль. Штабс-капитан пытался сглотнуть твердый клейкий комок, застрявший у него в горле, и никак не мог этого сделать — комок не двигался, мешал дышать. Серое пространство перед глазами сделалось розовым, поплыло в сторону... Штабс-капитан обессиленно опустил руки.

— Я и говорю, ваше благородие, надо отдохнуть, — раздался рядом голос старика.

В ответ штабс-капитан упрямо мотнул головой:

— Нет! — Ухватил лопату за черенок и вновь всадил ее в землю. Даже воздух зазвенел противно, тонко, будто в него набили толченого стекла, стекло это склеилось в пространстве, отвердело, и в нем, словно мираж некий, скрылся последний возок колонны, управляемый редкозубым людоедом... Издалека донесся слабый призыв — полузадохнувшееся ржание напрягшегося коня, старающегося выволочь воз из промоины, ржание перекрыл едва слышимый, стертый расстоянием мат, и все стихло.

Минут через двадцать они закончили рыть могилу, положили в нее окаменевшего, завернутого в дырявую холстину с приставшим к ней снегом Дремова, поспешно закопали.

Павлов осенил могилу крестом.

— Погоди, ваше благородие, я сейчас. — Дедок метнулся к возку, выдернул из-под облучка ровную, оструганную палку — хранил ее на всякий случай, если надо будет отойти от возка, прощупать снег, потом достал еще одну палку, покороче — это была планка, оторванная от ящика, приладил к длинной палке, получился крест. — На могиле, ваше благородие, надо метку ставить, кто здесь лежит... Иначе, ваше благородие, Дремов нас не поймет... И не простит.

С этим штабс-капитан был согласен. Проговорил коротко:

— Да!

Старик Еропкин вогнал крест в холмик, пробормотал удовлетворенно — сорвался, засипел, в промороженном воздухе было мало кислорода, нечем было дышать:

— Прости, друг Дремов, что впопыхах тебя похоронили. Видишь, что творится? — Он умял ногою землю, озабоченно глянул в пустое пространство, в котором уже ничего не было видно, и заторопился: — Ну все, друг Дремов, прощай!

Павлов, ощущая, как у него нехорошо подрагивают, трясутся ослабшие руки, а ноги едва держат тело, разъезжаются на наледях, проступивших сквозь снег, подошел к возку, опустился перед ним на корточки, но не удержался, упал на колени. Застонал огорченно — в этой слабости он сам себе был противен, потом отогнул края мехового полога и прошептал виновато, не слыша самого себя, будто он оглох:

— Варя!

У Вари шевельнулись ресницы, но глаз она не открыла.

Павлов, ощущая, как у него сами по себе смыкаются, склеиваются глаза, склонился над женой и неожиданно увидел то, что больше всего боялся увидеть, — на лбу у Вари проступила мелкая желтоватая сыпь. Штабс-капитан неверяще мотнул головой, покусал зубами губы. Варино лицо дрогнуло перед ним, сжалось, на него наполз туман, в тумане возникли страшноватые, пугающе кровянистые пятна, смешались с серым студнем пространства, и Павлов, всхлипнув, вновь неверяще помотал головой:

— Нет!

Сыпь на лбу — это тиф. Самое опасное, что может быть в таком походе, это пострашнее красных партизан, от тех хоть отбиться можно, взвалить на руки пулемет и выйти навстречу пропахшим дымом волосанам, выныривающим из тайги, — тремя очередями их запросто можно загнать назад, в лес, а вот сыпной тиф не загонишь...

Очнулся штабс-капитан оттого, что над ним стоял старик Еропкин.

— Ваше благородие, пора, — одышливо произнес он.

— Ты видишь — сыпняк... Тиф.

— Я это знал еще вчера, — сказал Еропкин. — Мы все тут останемся, ваше благородие, такая судьба нам выпала. Тиф мы не одолеем. — Старик переступил с ноги на ногу; стеклистый визг снега, раздавшийся у него под подошвами, резанул Павлова по ушам. Он вяло, будто это и не с ним происходило, ответил, что у него что-то происходит со слухом: то он все слышит хорошо, отчетливо, даже резко, то все вдруг погружается в некую плотную вату, и обволакивает эта вата, обволакивает... Старик вздохнул, забираясь в возок. — Поехали, ваше благородие. Покуда живы — жить надо и сохранять наших близких надо. Варюшу вон... Прапорщика...

Павлов ощутил, как у него подпрыгнул кадык, потом с хлюпающим звуком сполз вниз. Во рту было солоно — то ли кровь натекла, то ли пот попал, то ли слезы...

Недалеко от порогов — по карте до них от места ночевки было километра полтора, а на деле оказались все четыре — Каппель сошел с коня, глянул назад, на растянувшуюся колонну, подпирающую переднюю шеренгу «ходоков», — «ходоки» прокладывали дорогу, рубили лед, вгрызались в снег, генерал, исхудавший, ставший совсем невесомым, как мальчишка, и сам часто вставал в их ряды, также торил дорогу, — удрученно качнул головой: