Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ

Проехав в седле с полкилометра, Каппель покачнулся и начал сползать вниз. Бойченко поспешно подскочил к генералу, обхватил его рукой за талию, подсунул пальцы под ремень, удержав генерала в седле. Так они и двинулись дальше: генерал, сидящий на коне, и солдат, прочно держащий его, не дающий свалиться с седла.

Фигура генерала была видна далеко, все, кто шел в колонне, обязательно задерживали на ней взгляд, глаза у людей теплели — солдаты знали, что пока Каппель жив — все будет в порядке.

Когда до Барги оставалось двадцать километров, Каппель вновь потерял сознание. Его сняли с седла и опять положили в сани — не в те, что попали в промоину, обросли льдом и сейчас ползли в хвосте обоза, — в другие, в широкие крестьянские розвальни, застланные соломой, поверх соломы лежали пустые мешки.

Так до самой Барги Каппель и не пришел в себя.

Барга — село большое, богатое, если уж здесь ставят дом, так обязательно о пяти стенах, такой дом может занимать целую половину улицы; воздух над Варгой разрезан белыми пушистыми дымами: в морозные дни печи тут топят круглосуточно, бревна-целкачи, из которых сложены стены, от жары только пистолетно трещат, вызывая у незнакомого человека удивление — от такого треска иной солдатик даже невольно приседает, оглядывается, стараясь ухватить в руку предмет поувесистее.

— Это кто тут стреляет так неэкономно?

Каппеля внесли в большую, до сухого жара натопленную избу. Попробовали снять с его ног бурки — те примерзли намертво, не отодрать.

Бойченко вопросительно глянул на Вырыпаева.

— Режь! — велел тот.

— Жалко обувь. Справная уж больно.

— Мы не в тайге. Здесь, в деревне, найдем для Владимира Оскаровича приличные валенки.

Подсунув нож под край голенища, Бойченко прищурился, словно провел острием по фетру. Вновь посмотрел на Вырыпаева.

— Режь до конца, — приказал полковник.

Бойченко располосовал голенище от верха до щиколотки. Генерал застонал. Бойченко вскинулся, прислушался к стону. Вырыпаев, сам очень слабый, с обвисшей на щеках кожей и трясущимися от усталости и немощи руками, покачал головой:

— Он в себя не придет. Срезай с ноги вторую бурку.

Сбросив на пол искромсанные бурки, Бойченко срезал с ног Каппеля портянки — негнущиеся, ломкие, не поддавшиеся душному жару избы, портянки не оттаяли.

Ноги у генерала от пальцев до колен были белые и твердые, как дерево — стучать по ним можно. Бойченко испуганно всплеснул руками:

— Ах ты Боже ж мой! — Подхватил большое цинковое корыто, стоявшее в горнице — в нем в банные дни купались люди, — выметнулся с корытом на улицу. Там залопотал, заохал, завздыхал, запрыгал, сгребая в корыто снег, выбирая места, где снег был помягче и почище. — Ах ты Боже ж ты мой!

Через минуту он уже тащил корыто в избу. Закричал громко, не обращая внимания на Вырыпаева, Войцеховского, еще двух полковников, ввалившихся в избу в заиндевелых шубах:

— Насморков! Где ты есть, Насморков?

Вырыпаев поспешно поднялся с лавки:

— Сейчас я его найду!

— Ваше высокоблагородие, лучше помогите мне, — попросил Бойченко Вырыпаева. — Ноги Владимиру Оскаровичу надо как можно быстрее оттереть снегом... Если этого не сделать сейчас — Владимир Оскарович погибнет.

Лицо у Бойченко было растерянным, подбородок дрожал. Он ухватил пригоршню снега и стал растирать им левую ногу Каппеля.

— Ах ты Боже ж мой!

Через несколько минут над ним навис Насморков, гулко схлебнул пот, стекший ему с верхней губы прямо в рот. Бойченко, продолжая растирать левую ногу Каппеля, выругался — на офицеров и генерала Войцеховского он уже не обращал внимания, понимал, они ему ничего не скажут, и помощники из них плохие, — смахнул рукавом гимнастерки пот со лба:

— Ты, Насморков, только и можешь, что учить лошадей есть пряники. Помогай! Начинай растирать другую ногу. — Бойченко вновь зачерпнул из корыта пригоршню снега, навалил ее на ногу Каппеля, с силой стал растирать кожу.

Каппель застонал, шевельнулся и приподнял голову:

— Что здесь происходит?

— Лежите, ваше высокопревосходительство, вам сейчас нельзя вставать, — осадил его Бойчеико, Он сейчас командовал в этой хате, и его командам подчинялись все, даже строгий надменный Войцеховский и тот встал едва ли не навытяжку — он не умел делать того, что умел простой крестьянский сын Бойченко.

Каппель со стоном откинул голову на подушку, задышал часто, рвано — вновь впал в беспамятство.

А Бойченко работал, хлопал ладонями но голеням, по икрам, мял лодыжки, растирал ступни, покрикивал на Насморкова, подгонял его, тряс головой, сбивая со лба пот, синел, стискивал зубы от напряжения и сочувствия к боли человека, который сейчас лежал перед ним. Бойченко щипал мышцы, оттягивал кожу, лил на ноги теплую воду, снова массировал, и ноги у генерала начали понемногу оттаивать.

Мертвенный сахарно-белый цвет кожи уступил место живой розовине, икры сделались упругими, стопы стали сгибаться.

— Ваше высокоблагородие, — позвал Бойченко Вырыпаева, — теперь сюда надо бы врача, господина Никонова.

— Да-да, — растерянно кивнул тот, — а что, чего-нибудь не получается?

— Получается, да не совсем так, как хотелось бы.

— Что именно, Бойченко?

— Пальцы на ногах не отошли, так и остались каменными. Я уже не знаю, что и делать. И пятки, они тоже каменные, холодные, стреляют льдом. Поэтому надо отыскать господина Никонова.

— Он сейчас у тифозных больных — им выделили отдельный дом.

Каппель вновь застонал, пришел в себя, приподнял голову, обвел собравшихся горячечным взглядом и смутился:

— Извините, господа!

Он, лежащий на лавке, поверженный, с обнаженными ногами, какой-то незащищенный, слабый, сам себе противный, чувствовал себя в присутствии подчиненных неловко.

Войцеховский, как равный по званию, подошел к главнокомандующему:

— Лежите, лежите, Владимир Оскарович. Все будет в порядке.

— В порядке? Вряд ли. — На глазах у Каппеля появились слезы, кадык, выпирающий на худой шее, гулко хлобыстнулся вверх, опал. Каппель сглотнул твердый комок, сбившийся во рту, и прошептал: — Как это некстати — моя болезнь.

— Болезнь всегда некстати, Владимир Оскарович. — Войцеховский сделал успокаивающий жест: — Полноте, полноте... Каждый из нас побывал в таком положении, и — ничего.

В сенцах заскрипел пол, кто-то громко застучал ногами. Войцеховский недовольно вскинул голову. В дверях появился доктор Никонов. Легок на помине! Никонов стянул с головы шапку. Крупный лысый череп тускло блеснул в свете двух больших керосиновых ламп.

— Два человека только что скончались в тифозной избе, — сообщил он скорбным голосом. — Болезнь преследует нас, бороться с ней нечем.