Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ

Вскоре около разъезда вскипел снег — бронепоезда били из пушек по тайге не переставая. Один из снарядов — неприцельный, шальной — всадился в обоз, разметал несколько лошадей, развесил по веткам деревьев розовые теплые кишки и купеческое добро, вывернутое из одного богатого возка.

Стало понятно — разъезд взять не удастся.

Каппелю доложили о бронепоездах и обстреле. Генерал некоторое время всматривался в качающиеся макушки деревьев, нетвердо подпиравшие небесную высь, — до него все доходило сейчас медленно, через фильтр боли, с запозданием, и, сжав глаза в щелки, прошелестел внятно, очень четко:

— От разъезда немедленно отойти. Бронепоезда нам без артиллерии не одолеть.

Колонна развернулась, всадилась головой в черный лес, в громоздкие шевелящиеся сугробы, скрывающие людей с головами; части двинулись параллельно железной дороге. Снег визгом отзывался на шаги солдат, плющился, стрелял тугими султанами в стороны, вверх да над людьми; над шапками и папахами позванивало погребально небольшое облако пара.

Не все чехословаки относились к Каппелю так, как относился тугодумный, с широким разъевшимся лицом, перепоясанным черной повязкой, Ян Сыровой или авантюрист Радола Гайда, бывший фельдшер, сумевший стать строевым генералом, хотя и понятия не имел, что это такое, — он же Рудольф Гейдль; было в этой армии полно командиров, которые знали Каппеля еще по Волге и восхищались им.

Когда полковник Вырыпаев с небольшим отрядом разведчиков появился на заснеженной маленькой станции, на путях под парами стоял чехословацкий эшелон. Станция, как и крохотный разъезд, подле которого бронепоезда стали крушить почем зря тайгу, состояла, кажется, из одной лишь трубы, всаженной в гигантский сугроб, и трех чугунных путевых веток. Труба на станции отчаянно дымила, пускала в небо красный светящийся сор, и непонятно было, где находится печка и кто кидает в нее дровишки, но служивый люд на станции имелся.

Вырыпаев с разведчиками появился у самых вагонов, некоторое время напряженно вглядывался в лица людей, высунувшихся из проемов теплушек.

Посреди эшелона находились, прочно сцепленные друг с другом, два пассажирских вагона. Увидев Вырыпаева, с подножки одного из вагонов спрыгнул офицер в бекеше с барашковым воротником и, призывно помахивая рукой, побежал к Вырыпаеву.

— Господин полковник, мы с вами встречались в Казани, — проговорил он на хорошем русском языке. — Я помню вас. А вы?

Вырыпаев этого человека не помнил, но тем не менее наклонил голову в вежливом кивке:

— Я тоже вас помню.

— Как вы здесь оказались? — спросил чехословацкий офицер.

— Случайно. — Вырыпаев не выдержал, усмехнулся, на лопнувшей нижней губе у него показалась кровь. — Нам нужны лекарства... Помогите, если это возможно. Генерал Каппель тяжело болен, находится в критическом состоянии...

— О-о-о, генерал Каппель! — не удержался от громкого возгласа офицер. — Я им всегда восхищался. — Вид у офицера сделался озабоченным.— Что с ним?

Помедлив — не хотелось говорить об этом, — Вырыпаев промокнул платком кровь, выступившую на губе, и сказал:

— Обморожение. Ампутированы пальцы на обеих ногах и пятки.

Чехословак охнул, прижал к щекам ладони:

— Бедный генерал!

— Нам надо его спасти!

— Господин полковник, я — начальник этого эшелона, — чехословак показал рукой на пассажирские вагоны, хорошо выбритое лицо его было искажено состраданием, — я предлагаю вам, генералу Каппелю и еще двум-трем людям из сопровождения переселиться к нам. Гарантирую безопасность, тепло, еду и медицинское обслуживание... — Чехословак с симпатией посмотрел на Вырыпаева.

Лицо у Вырыпаева дрогнуло, в уголках глаз появились мелкие, обозначившиеся двумя блестками слезы, в следующее мгновение блестки замерзли.

— Спасибо, — сказал он, — но этот вопрос должен решить сам генерал...

Каппель от любезного приглашения чехословацкого офицера отказался.

— Если мне суждено умереть, то я умру среди своих солдат. Ведь умер же генерал Имшенецкий среди своих солдат? Умер. Умирают от ран и тифа среди своих сотни других бойцов... Так хочу и я. Я тоже хочу умереть среди своих солдат — своих, а не чужих.

Глаза у него погасли — замерцало в них что-то далекое, тоскливое и в следующую минуту расплылось, исчезло — Каппель вновь потерял сознание.

Утром двадцать второго января 1920 года Каппель пригласил к себе Войцеховского. Тот явился незамедлительно — отощавший, нескладный, сделавшийся от голода выше ростом.

— Сергей Николаевич, я, видимо, до Иркутска не дотяну, — сказал Каппель.

Войцеховский вскинулся:

— Даже думать об этом не думайте. И не могите, Владимир Оскарович!

Но Каппель не слушал его.

— Сейчас, пока я нахожусь в сознании... — Каппель закашлялся, затрясся всем телом от удушья, подступившего к нему изнутри, притиснул к губам ладонь. Когда откашлялся, сложил ладонь ковшиком и посмотрел в него. Сморщился. — Пока я нахожусь в сознании, я должен подписать приказ о назначении вас главнокомандующим.

Войцеховский на это ничего не сказал, лишь потряс отрицательно головой.

— Владимир Оскарович... — пробормотал он через полминуты смято и опять умолк.

— У меня к вам просьба, — попросил Каппель, — сделайте все, чтобы выручить Александра Васильевича Колчака.

— Знать бы, где он!

— Подойдете к Иркутску — узнаете.

Каппель произнес эти слова так, таким тоном, будто его уже не было в живых.

У Войцеховского нехорошо сжало сердце, он отвел глаза в сторону, пробормотал что-то невнятное, лишенное словесной оболочки, — он не мог говорить, потом сделал несколько суетливых непонятных движений и угрюмо опустил голову.

— Дай вам Бог здоровья, — сказал ему Каппель. — А теперь идите.

Войцеховский ушел, Каппель остался один. Устало — даже короткий разговор лишал его сил — закрыл глаза, закашлялся. Кашель этот, тихий, худой, гнилостный, пробивал все тело, перехватывал дыхание, из глаз во все стороны летели черные брызги, губы у Каппеля были влажными. Едва он закрыл глаза, как вновь увидел знакомый зимний сад и ладную женскую фигуру, устремившуюся к нему по глубокому снегу.

— Оля-я! — закричал Каппель отчаянно, изо всех сил, протягивая руки к жене, и, как всегда, не услышал своего голоса.

Но Ольга Сергеевна на этот раз услышала его — протянула руки ответно, лицо ее озарилось радостью.

В горле у Каппеля забулькали слезы; в следующее мгновение они превратились в кашель, в груди что-то рвануло — и кости и мышцы сдавило болью, — он понял, почему Ольга зовет его, протягивает в немой мольбе руки... Ее нет в живых.

Нет в живых...

Люди, по сути выкравшие Ольгу из Екатеринбурга, убили ее, хотя неписаный закон всякой вражды, всякой войны гласил: женщин и детей не трогать, они здесь ни при чем.