Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ

Старик Строльман смущенно забухал в кулак, открыл дверь:

— Слушаю вас, гос...

Человек в кожаной куртке грубо отодвинул старика в сторону:

— Тоже мне, господ нашел! Отвыкай от этого!

— Простите, товарищи! — поспешно произнес старик и выпрямился.

Незваный гость вновь выдернул из кармана лист бумаги, развернул его перед Строльманом:

— Комиссар военного отдела...

— Это я уже слышал.

— Где находится Ольга Сергеевна Каппель?

— Ольги Сергеевны Каппель здесь нет, — с достоинством ответил старик Строльман.

— А кто есть?

Из старика словно выпустили воздух, он согнулся и попросил, разом делаясь беспомощным:

— Возьмите вместо нее меня...

Комиссар отрицательно качнул головой и, поскольку старик встал перед ним вторично, снова отодвинул его в сторону:

— Нет! У меня предписание задержать жену Каппеля Ольгу Сергеевну, в девичестве Строльман, Она здесь?

Старик согнулся еще больше, становясь совсем несчастным. Врать Строльман не умел — даже в такие минуты. Вздохнул и понуро опустил голову. Редис все понял и скомандовал зычно:

— Пусть она выходит.

— Зачем? — задал нелепый вопрос Строльман.

Комиссар засмеялся — уж больно шутовски выглядел этот растерянный дед.

— В Москву велено доставить. С ней сам товарищ Ленин хочет поговорить.

— Возьмите лучше меня, — вновь униженно попросил Строльман.

В это время за спиной у него возникла Ольга.

— Не надо, папа, — воскликнула она звонко, — не унижайся, не проси!

— Как же, как же... — засуетился старик, — тебе же детей надо воспитывать... Как они без тебя будут?

— За детьми, папа, ты обязательно присмотри. Не бросай их, пожалуйста. — Ольга Сергеевна не выдержала, сморщилась, глаза ее наполнились слезами.

— Не надо, дамочка, — решительно произнес комиссар, беря Ольгу Сергеевну за локоть, — не убивайтесь. Через трое суток вы вернетесь к своим детишкам.

Ольга Сергеевна неверяще мотнула головой, решительно вытерла платком глаза, глянула поверх отца на черную, сиротски притихшую улицу и шагнула за порог. Потом, словно споткнувшись обо что-то, остановилась, развернулась лицом к старику Строльману:

— Папа, прощай!

— Охо-хо, какие телячьи нежности, — скривился комиссар Редис, — какие трагические слова! Любите вы, буржуи, все это больше осетровой икры! А потом рождаются такие злодеи, как ваш муженек. Поехали! — Комиссар взял Ольгу Сергеевну за рукав. — Нечего здесь мерлихрондии разводить!

Ольга Сергеевна сделала стремительный шаг к отцу — это был даже не шаг, а некий рывок, комиссар Редис даже вскрикнул — испугался, что эта красивая и, судя по всему, отважная женщина сейчас убежит, обеими руками схватился за ее одежду, выкрикнул горласто, как биндюжник на рыбном рынке:

— Стой!

Ольга Сергеевна презрительно глянула на него, нагнулась к отцу и поцеловала старика в морщинистую, пахнущую мылом щеку — Строльман умывался перед сном, дух мыла еще не выветрился, — произнесла зажато:

— Папа, очень прошу тебя, сбереги детей!

Старик ничего не ответил, всхлипнул. Ольга Сергеевна поднесла руку к задрожавшим губам, тоже всхлипнула.

Комиссар поспешно затолкал ее в легковушку, и машины уехали. Старик долго еще стоял в проеме двери и невидящими глазами смотрел на пустынную улицу, словно ожидая чуда. Но чуда не было.

Каппель не любил толкотни, шумных сборищ, громах возгласов, споров, в которых, как говорил его отец, добрый немецкий колонист Оскар Каппель, — один из спорящих — дурак, второй — подлец. Дурак — потому, что, не зная предмета спора, лезет в него, второй знает предмет спора, знает точный ответ и, проявляя свой подлый характер, обводит дурака вокруг пальца.

И вообще, в среде спорящих умных людей не бывает.

Гражданская война — это тоже спор. Очень кровавый спор, крови может пролить столько, что она не только в реки — в моря не вместится. Выплеснется, затопит берега... Как остановить бойню, пока она еще находится в зародыше, не знает никто. Это только сладкоголосые политики типа Керенского да Троцкого знают, а солдаты, даже в генеральских чинах, не знают.

От ощущения того, что творится нечто непоправимое, было тяжело на душе. Большая кровь еще не пролилась, но она может пролиться.

Красные пришли в себя после казанского разгрома. Тухачевский — талантливый командир — сумел реорганизовать свою потрепанную армию, сейчас готовится наступать. Ядром новой армии стала Железная дивизия — такие дивизии, железные, были и у красных, и у белых, служить в них считалось делом почетным. Для борьбы с восставшими рабочими Ижевска и Воткинска — это были города-братья — в Вятке уже практически сформирована Вторая Красная армия под командованием Шорина. Основой ее стала дивизия Азина. К дивизии примкнул партизанский полк Чеверева. С Урала, из окружения, сумел пробиться Блюхер, вышел к красным под Пермью, привел с собой девять тысяч человек. На основе отряда Блюхера красные начали создавать Третью армию, и она, по данным, которые имелись у Каппеля, была уже почти создана.

На юге, в районе Николаевска, создается Четвертая армия. Основой ее стала дивизия Чапаева. Это — девять тысяч штыков и девять орудий.

Пройдет совсем немного времени, и эти армии начнут наступать, и тогда будет худо.

Преимущество, приобретенное после взятия Сызрани, Ставрополя-Волжского, Симбирска, Казани, безнадежно утеряно — его не вернуть.

Комуч же пока боролся сам с собою, разрабатывал планы, делил портфели и устраивал званые обеды. Питались люди, приближенные к Комучу, совсем неплохо — свежая паюсная и пробойная осетровая икра, белужьи балыки, парная севрюга, телячьи отбивные на столах не переводились. Демобилизация провалилась с треском, да и Комучу не было до нее никакого дела. Ни продуктов, ни оружия, ни патронов от Самарского правительства в Народную армию не поступало. Даже то, что комучевцам надо было сделать обязательно — а именно договориться с чехословаками о четком взаимодействии, тоже не было сделано. И если уж чехи шли в атаку вместе с белыми частями, то о том, что делать, кто пойдет слева, а кто справа, договаривались на уровне командиров рот. Только на один бой.

Комуч упрямо выступал против дисциплины в армии — один в один повторял шаги Керенского, сочинившего в свое время преступную «Декларацию Прав солдата», в результате чего едва ли не десяток тысяч честных офицеров, выступавших против разложения армии, был поднят на штыки. Погоны в армии Комуч упразднил, следом упразднил дисциплину — а как быть без погон и дисциплины в армии? Отдавать честь старшему теперь совсем не требовалось, командир не имел права наказать провинившегося солдата... И самое худшее — Комуч добивался коллективного командования в армии.