Валерий Поволяев - ЕСЛИ СУЖДЕНО ПОГИБНУТЬ

Щеки у телефониста испуганно подобрались, посерели, он поспешно завращал железную бобышку рукояти.

За окном продолжал падать тяжелый угрюмый снег, крупные светлые хлопья перечеркивали черные квадраты окон, в рассохшейся деревянной поперечине, прибитой к потолку, потренькивал сверчок.

Омск по-прежнему молчал. Иногда телефонист вздрагивал, вытягивал голову, вслушиваясь в шорох, раздающийся в телефонной трубке, и обмякал, опускался на стул.

— Молчит, зараза.

Каппель сидел рядом.

До Омска все-таки дозвонились. Молодец телефонист! Каппель, поглядывая в черное окно, которое продолжало перечеркивать белые хлопья снега, перехватил теплую, согретую рукой телефониста, трубку.

— Соедините меня с квартирой генерала Лебедева, — попросил он.

— Кто говорит?

— Генерал Каппель.

— Это невозможно, ваше превосходительство. Генерал Лебедев разговаривает по прямому проводу с генералом Пепеляевым.

Тьфу! Каппель отплюнулся и стал ждать, когда Лебедев освободится. Но тот не захотел говорить с Каппелем: дежурный с виноватыми нотками в голосе — этот голос едва был слышен в телефонной трубке, этакий шорох в шорохе, невнятное скрипение кузнечиковых лапок в шумном пространстве — сообщил:

— Генерал Лебедев выехал из Омска.

Еще раз тьфу! У Каппеля побелело лицо. Тем не менее он сдержал себя, приказал дежурному по штабу спокойным голосом:

— На шесть ноль-ноль вызовите командиров частей.

В назначенное время явились генералы Имшенецкий, Сахаров, Нечаев, полковники Пехтуров и Вырыпаев. Не было только начальника штаба.

— Где Барышников?

Дежурный виновато приподнял плечи:

— Спит. Не можем добудиться.

— Вылейте на него ведро воды, — велел Каппель, — он быстро придет в себя.

В половине седьмого Барышников появился в штабе. Краснолицый, с мокрыми волосами и хмурым взглядом, Каппель положил перед ним омскую телеграмму.

Барышников дрожащей рукой пригладил волосы, поднес листок с расшифрованным текстом к глазам. Прочитал один раз, другой. Губы у него неожиданно задрожали:

— Владимир Оскарович, корпус не готов выступить на фронт. Он еще не сформирован... Это гибель.

В семь тридцать утра поступила новая телеграмма:

«Комкору-три генералу Каппелю. С получением сего вверенному Вам корпусу надлежит немедленно отправиться в распоряжение командарма-три». Барышников схватился за голову:

— Это конец!

Каппель оглядел собравшихся. Произнес спокойным твердым голосом:

— Командиры частей, доложите, в каком состоянии находятся вверенные вам войска.

Первым поднялся генерал Имшенецкий — командир самой боевой дивизии: дело у самарцев обстояло лучше всех. Вид у Имшенецкого был растерянным.

— Дивизия не укомплектована, — сказал он. — У меня не хватает оружия, амуниции. Мало толковых солдат. Толковые — только старики. Учеба не завершена. Численный состав надо увеличивать по меньшей мере на тысячу двести — тысячу пятьсот человек. И это должны быть солдаты. Солдаты, а не та пленная глина, которая попадала к нам в последнее время. — Имшенецкий не удержался, красноречиво развел руки в стороны.

То же самое сказал и молодой генерал Николай Сахаров — однофамилец командарма-три, в чье распоряжение должен был поступить корпус, — даже слова те же самые использовал.

— Полковник Пехтуров!

И полковник не произнес ничего нового — рад бы, да увы, и Нечаев с Вырыпаевым — они тоже не сообщили ничего обнадеживающего.

Каппель задумчиво помял пальцами бородку и произнес тихим бесцветным голосом:

— Та-ак. — Снова помял пальцами бородку. — Теперь, господа, вопрос в лоб: вы верите своим солдатам? Генерал Имшенецкий!

Лицо начальника Самарской пехотной дивизии дернулось:

— Нет!

— Генерал Сахаров!

Тот поднялся со стула, одернул френч, перетянутый двойной портупеей:

— Нет!

— Полковник Пехтуров!

Полковник Пехтуров, как и Сахаров, был одет в новенький, под Колчака, песочный френч с отложным воротником — в армии стало модным шить такие френчи.

— Нет!

— Генерал Нечаев!

Кавалерист Нечаев, клешнястый, кривоногий, ловкий, лишь махнул рукой и выдавил из себя глухо:

— Нет.

У Вырыпаева дело обстояло немного лучше, чем у других, все-таки недаром артиллерию считали «богом войны». Это актуальное в последующие годы определение тогда только что родилось, но и у Вырыпаева положение было далеким от того, что хотелось. Каппель поморщился, как от зубной боли, подглазья у него невольно высветлились.

— Какое же это все-таки страшное слово — «нет», — промолвил он вроде бы для самого себя; наверное, так оно и было, но фразу эту услышали все собравшиеся.

Он нажал на кнопку звонка, вызывая дежурного офицера. Тот незамедлительно возник на пороге кабинета.

— Вызывайте Омск! — приказал Каппель.

На этот раз соединиться с генералом Лебедевым удалось на удивление быстро: тот оказался на месте,— у Каппеля вообще создалось впечатление, что тот ждал его звонка.

Каппель стал рассказывать о ситуации, в которой оказался корпус — причем не бросил ни одного слова упрека в том, что виноват в этой прискорбной ситуации Лебедев. Тот слушал генерала не перебивая, когда же Каппель начал говорить о том, что в его частях обнаружены красные агитаторы, неожиданно взорвался:

— Генерал Каппель, вы получили приказ? — И, не ожидая ответа, отчеканил свинцовым голосом: — Завтра корпус в полном составе должен явиться в распоряжение командарма-три.

Не дожидаясь, что Каппель скажет в ответ, начальник Ставки повесил трубку.

Едва корпус Каппеля прибыл на фронт, как от командарма Сахарова поступил приказ передать кавалерийскую бригаду Нечаева и батарею Вырыпаева генералу Волкову. Каппель остался с красноармейцами, ждущими удобного случая, чтобы улизнуть с передовой, да с немногими стариками, идущими с ним еще с Волги.

И тем не менее Каппель воевал...

Маленькая деревенька на реке Белой несколько раз переходила из рук в руки. Донельзя измордованная, со спаленными хатами, испохабленная снарядами, она была еще жива.

Штабс-капитан Павлов с красными от бессонницы глазами, с повязкой на голове, сделанной из старого, прозрачного от ветхости полотенца, прикрываясь камнями, буграми дымящейся земли, полз вдоль залегшей цепи и считал, сколько у него осталось людей. Почти ничего — десятая часть от того, что было.

— Держитесь, ребята, — бормотал он хрипло, плюясь землей, попавшей в рот, поправляя повязку, сквозь которую проступила кровь, крупное пятно. Раз, два... шесть... двенадцать... двадцать пять... тридцать три... пятьдесят два... От батальона осталось совсем немного — восемьдесят два человека. Испачканных кровью и грязью, надсаженно хрипящих.