Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

— Господа, господа! — требовательно сказал корниловец. — Удержите себя от взаимных оскорблений...

По приезде в лагерь Белопольский ознакомился с приказом Кутепова, утвержденным Врангелем: «Признавая воспитательное значение поединков, — отмечалось в приказе, — укрепляющих в офицерах сознание высокого достоинства носимого ими звания, для поддержания воинской дисциплины и укрепления моральных основ, приказываю всем судам чести для генералов и офицеров прибегать к поединкам во всех случаях, когда это окажется необходимо...» Прибыл вызванный им капитан Калентьев. Блистательный офицер, который и в окопах войны, во времена наступлений и отступлений добровольчества, всегда сохранял и выправку, и форму, был неизменно гладко, до синевы выбрит и надушен, поблек несколько, но и теперь мог служить примером для других. Выслушав историю отношений Андрея с Бадейкиным, он согласился быть секундантом. Право выбора оружия оставалось за бывшим жандармом. Бадейкин выбрал... винтовки, но предложил не очень жесткие условия: сто метров и до первой крови. Дуэль на винтовках уже входила в моду среди русских офицеров в Галлиполи. Андрей выдвинул свои условия: пятьдесят метров и по три патрона. Бадейкин согласился и, видно учтя ранение и сложение Белопольского, предложил после обмена выстрелами штыковой бой. Одного не учли дуэлянты, назначая встречу на раннее утро. Погода переменилась. Стих норд-ост, резко потеплело. Солнце, встающее из-за Мраморного моря, быстро прогревало воздух, высвечивало сиреневые склоны гор. Над долиной поднимался густой туман. Фигуры Белопольского и Бадейкина, разведенных секундантами по местам, казались размытыми.

Андрей отверг предложение о мире. Бросили жребий — Андрею выпало сделать свой выстрел первым. Он вскинул винтовку и нажал скобу. Пуля попала Бадейкину в левое плечо. Он достал носовой платок, засунул его под френч и стал целиться. Бадейкин, откровенно издеваясь, целился долго и тщательно.

«Надо было оговорить и ограничить время, — мелькнула мысль у Андрея, и в ту же секунду раздался выстрел и пуля, цвикнув правее уха, ушла в степь. — В голову целил, скотина». Андрей выстрелил вторично. Полковник упал, но тут же вскочил и, прихрамывая, заходил по кругу, разминаясь, видно. «Сейчас он положит меня. — Андрей переступил с ноги на ногу, поворачиваясь боком к противнику и инстинктивно ощупывая клапан левого нагрудного кармана френча, точно прикрывая рукой сердце. — Черт с ним! Скорее бы!»

Бухнул второй выстрел. И снова Бадейкин промазал. Может быть, солнечный луч ослепил его.

Вперед вышел Калентьев.

— Господа! — провозгласил он. — Не достаточно ли? Разойдитесь с миром. Просим вас!

— Я убью его! — азартно крикнул Белопольский. — Отойди, Калентьев!

Они обменялись выстрелами, и оба промазали. Секунданты снова предложили окончить дело миром, и противники вновь отказались. Андрей казался невменяемым — таким он становился всегда в бою. Бадейкин несколько ослабел от потери крови (особо кровоточила сквозная рана в предплечье), но выглядел бодрым и самоуверенным («Меня и бомбы социалистов не взяли!»).

Противники сошлись в штыковом бою. Полковник рассчитывал на свою массу, на силу удара, Андрей — на изворотливость и особые фехтовальные приемы, которым его научил еще во времена «ледяного похода» поручик Яваров, — они не раз ходили в атаки рядом, в одной цепи, плечом к плечу.

Белопольский, покружив вокруг жандарма и отбив несколько ударов, сделал ложный выпад, нанес удар затылком приклада в грудь и, скользнув под ружье противника, всадил ему трехгранный штык в сердце. Бадейкин, ойкнув, осел, как копна. Все было кончено.

Когда о случившемся доложили Кутепову, он приказал вызвать Белопольского и Калентьева, чтобы допросить с пристрастием. Командир корпуса был недоволен происшедшим: смерть полковника Бадейкина, не являвшегося офицером вверенных ему частей, прибывшего в Галлиполи с непонятной миссией от генерала Климовича, могла доставить ему неприятности. Наверняка донесут Врангелю: не охранили, не оберегли. Как это неприятно, как некстати... С другой стороны, Бадейкин был послан в военные лагеря без согласования с командованием корпуса; он не счел нужным даже представиться, имел лишь какие-то дела со Штейфоном. Поделом этим политиканам! В другой раз станут осмотрительней. У нас боевые офицеры, господа! И они не привыкли, чтоб какие-то судейские оскорбляли их без повода. Пусть учтут все, окопавшиеся в Константинополе, пытающиеся оттуда управлять им и русской армией... Нет, все правильно. Все очень даже кстати — решил Кутепов. А когда он узнал, что капитан — родной брат Виктора Николаевича Белопольского, его сослуживца, командира полка, которого он всегда уважал, Кутепов, окончательно сменив гнев на милость, распорядился о прикомандировании к штабу корпуса капитана князя Белопольского Андрея Николаевича на должность офицера для поручений, с окладом согласно штатному расписанию...

Так Андрей вновь вернулся в армию — «нести свой крест» вместе со всеми, хотя и оклад его, и должность очень скоро стали фикцией, ибо союзники русской армии — французы — стали отказывать ей в помощи...

Глеб Калентьев оказался в столь трудное время верным другом и добрым товарищем. Он не только поручился за Белопольского перед командиром корпуса, но разделил с ним, как говорится, и стол и кров. Он поделился с Андреем маленькой каморкой, куда они втиснули сооруженное из плоских камней еще одно ложе.

Азиатская весна скоротечна. Уже в конце февраля пришло стойкое тепло. А с ним — клопы, подлинная клопиная эпидемия, не сравнимая ни с чем, даже с атаками вшей на фронте. Тошнотворный запах преследовал Андрея. А он-то думал, что испытал все! Андрей ощущал: его ждет срыв, и он будет страшен. Апатия овладела им.

Со злобным удовольствием узнал Андрей о борьбе Врангеля со Слащевым, с удовольствием впитывал слухи, позорящие и Кутепова. Упорно говорили, что генерал вместе со своим братом-офицером будто бы увез из России на пароходе «Крым» 16 тысяч пудов табака, продал их в Константинополе за 50 тысяч лир, на которые открыл ресторан и кинотеатр... Врангель, Слащев, Кутепов — это был закат командования. Оставшись без родины, без армии, оно теряло честь.

Возрождение иллюзий и надежд у галлиполийцев, и у Белопольского в их числе, принес конец февраля и первые дни марта. Союзническая и эмигрантская пресса ежедневно сообщала самые радужные и будоражащие известия из Советской России: «Под руководством генерала Брусилова (вот, наконец, подлинная причина его «измены»!) произошел государственный переворот. Ленин бежал. Антонов во главе армии восставших крестьян идет к Москве, где образовалось новое правительство...» Известия о Кронштадтском мятеже еще более усилили эти настроения. Городок бурлил.