Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

— Но и великий князь Николай Николаевич... — продолжал прикидываться простаком Венделовский. — Его высочество превосходный офицер, ему не было равных в искусстве проводить военные смотры и поддерживать дисциплину, но император не случайно удалил его от командования: внук Николая Первого не выиграл ни одного сражения. Это страстная, легко возбудимая натура. Как он — одним лихим ударом! — снес голову любимой своей охотничьей!

— Несчастная... э... э... собака. Он так страдал потом, — не скрыл сарказма ротмистр. — Так вы против Николая Николаевича? Уж не либерал ли вы? Не милюковец?

— Отнюдь, Станислав Игнатьевич, — чрезвычайно серьезно говорил Венделовский. — Я считаю, настало время прекратить какие бы то ни было выпады или инсинуации по отношению к царским особам. Всем надлежит проникнуться сознанием, что суждение об образе действий великих князей есть исключительное право государя императора.

— Хорошо, хорошо, — поспешно соглашался Издетский. — Но сейчас, э... э... когда императора нет. Кому вы служите?

— Генералу барону Врангелю, — с достойным пафосом отвечал Венделовский. — Он — вождь. В его руках армия. А покуда армия жива, в наших сердцах жива Россия с сильным монархом. Вот, если угодно, мое кредо.

«Законченный идиот, — думал Издетский. — Время ничему не научило его. Перлоф может быть спокоен: у него не хватит ума даже на то, чтобы продаться кому-нибудь. Считает, дипкурьерство — большой шаг на пути к дипломатической карьере. Поэтому и предан Врангелю...»

А Венделовский понимал: важно не переиграть, не разрушить сложившегося мнения о себе. Не давать повода задуматься этому самовлюбленному индюку. Усыпить его бдительность, заставить отказаться от постоянного сопровождения и слежки.

...Несмотря на все попытки оттянуть (а возможно, и похоронить!) мирную конференцию, Генуя приближалась неотвратимо. Центр вновь напоминал: Москве нужны документы, подтверждающие военные и политические контакты врангелевского командования с правительствами Франции, Англии и других европейских государств. Судя по всему, чекисты не получили пока ничего заслуживающего внимания. Может быть, он, Венделовский везет эти документы сейчас в вализе под нижней полкой и призван охранять их от любых посторонних глаз? Ему еще не дан приказ ни при каких, даже самых благоприятных, условиях интересоваться содержанием врангелевской переписки. Пока он лишь перевозчик, дипкурьер. Он — солдат. И привык к исполнению приказов. Обидно, конечно: столько времени прошло, и ни одного донесения от «0135». Он посмотрел вниз, на Издетского. И тот, точно почувствовав неприязнь его взгляда, открыл один глаз — настороженный, большой, немигающий.

— Спите, ротмистр, — Венделовский успокаивающе покивал головой. — Все в порядке. Едем по расписанию.

— Через два часа с четвертью я вас сменю, — Издетский потянулся. — Качает, спать невозможно. Европа! — и он матерно выругался.

Озадачивало Вснделовского положение в Болгарии. Похоже, она находилась накануне непредвиденных событий, в которых определенная роль отводилась и русским воинским контингентам. Много документов, если не большинство, адресовалось врангелевским штабом именно туда, лично Кутепову. Подозрения усиливались еще и от того, что Издетский под разными предлогами уже дважды оставлял его в Софии, а сам отправлялся в Велико-Тырново, где находилась резиденция бывшего «царя галлиполийского». Эта, нынешняя, поездка предполагала заезд в Софию после Берлина, на обратном пути, и на этот раз Венделовский дал себе слово ослушаться напарника, добраться до старой столицы Болгарии и на месте разобраться в том, что там происходит. Он сделает это обязательно, даже если придется идти на прямой конфликт с ротмистром, который повсюду следовал за ним, как тень, и только в Софии решался оставлять его одного.

До Софии предстояла еще остановка в Берлине... И Венделовский с чувством радости впервые подумал о том, что он все же добился за последние поездки определенного равноправия в отношениях и своей самостоятельности — после того как обмен вализами совершался и у них оставались свободные часы до отхода поезда. А уж в вопросах дипломатических — оформлении виз, прохождении обязательных бесед при пересечении государственных границ, обмене валюты, а иногда и упорном отстаивании своих прав не проходить таможенных досмотров — Издетский без возражений отдавал ему пальму первенства, ибо все это требовало не только хорошего знания языков, уравновешенности и такта, но и умения где-то словчить, где-то «нажать», где-то сослаться на несуществующие статьи несуществующих международных соглашений и конвенций. Ведь и дипкурьеры они были «липовые», самозванные, представляющие бог знает кого. Они сами завели себе дипломатические паспорта, переплели их в изящный сафьян с золотым тиснением. Запаслись и справкой — «laissez passer», открытым листом, в котором указывалось, что они курьеры русской делегации. (Какой? Где? При ком? — Ни у кого, как ни странно, это ни разу не вызвало вопросов.) Паспорта выглядели весьма солидно, освобождали их от досмотров и упрощали процедуру получения виз. Нет, даже при самой придирчивой оценке своих поступков Венделовский мог констатировать, что определенных успехов он добился. Всего за три поездки. Да и четвертая началась обнадеживающе: перед отъездом из Сремских Карловцев он впервые получил приглашение на чай от главкома...

Сремски Карловцы — маленький городок, окруженный полями и заливными лугами, селами и хуторами. И даже Дунай здесь тихий, умиротворенный, совершенно безобидный, как ручеек. Среди всех архаичных обычаев городка наиглавнейший был таков: под барабанный бой чуть не ежедневно полицейские власти созывали горожан для различных объяснений и распоряжений. В городке — огромное здание школы, красивая двойная колокольня патриаршего собора, дворец патриарха, духовная семинария. Вечерами в парке играл духовой оркестр добровольной пожарной дружины. На площади у костела собирались гуляющие. Городок на железной дороге Белград — Субботица до Версальского договора принадлежал Венгрии. Теперь Сремски Карловцы отошли к Королевству сербов, хорватов и словенцев. А с тех пор как сюда переехал штаб врангелевской армии, жизнь городка поначалу, казалось, бурно забила. На улицах появилось много офицеров в форме, посыльные, донские казаки с красными лампасами, конвойцы — терцы и кубанцы в меховых папахах, несколько автомобилей. Отделы штаба занимали дом, который горожане называли «Старая школа». Здесь же находилась и большая столовая, где питались холостые сотрудники, а по субботам и воскресеньям проводились богослужения. Жизнь Сремских Карловцев напоминала теперь жизнь штаба не очень крупного войскового соединения, загодя подготавливающего небольшое наступление. Вечера были томительны и однообразны. Аборигены засыпали чуть ли не с первыми сумерками, улицы пустели, погружались в мертвящую тишину, малочисленные фонари гасли. Офицеры иногда собирались в кофейне у Тарановича, уныло пили сливовицу-«монастырку», слушали заводную шарманку, неазартно, «по малой» играли в преферанс и девятку. И только самые лихие прожигатели жизни, имеющие кое-какие сбережения, ездили иногда в Нови Сад для развлечений: там было несколько пристойных кафе, синематограф, «заведение с дамами». Венделовский говорил всем: ему повезло — вместо богом забытой дыры — несколько европейских столиц за одну поездку! Правда, они после долгой войны изрядно потеряли свой блеск, однако жизнь там лучше и во всяком случае несравнимо интересней, чем в какой-нибудь беженской колонии или на строительстве шоссе.