Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

Внезапно к суду пропал общий интерес. Газеты будто по команде перестали печатать отчеты о его заседаниях, свидетели исчезали, меняли и забирали назад показания, позволяли легко сбить себя адвокатам. В конце концов из свидетелей остался... один извозчик Янев. Он продолжал упрямо твердить, что Бойчарова узнал сразу, этот господин и стрелял из револьвера в его седока. Так же внезапно суд заявил: заседания откладываются на двадцать дней из-за отсутствия свидетелей. Прокурор Михайлов соглашается с подобным решением. Наступают новые времена. У болгарских властей масса проблем. Сейчас им не до врангелевцев...

Белогвардейцы, не замедлив воспользоваться моментом, переходят в наступление. Генерал Ронжин делает заявление Высшему административному совету в Болгарии, где вновь опровергает подлинность документов, якобы посланных штабом главного командования: «Генерал Кусонский телеграфирует, что все это подлог и что ничего генералом Миллером не посылалось. То же самое сказал генерал Витковский. Он поклялся, что в первый раз слышит об этом чудовищном и нелепом плане...»: «В глубоком сознании лежащей на мне ответственности я совершенно официально заявляю, что ни генерал Врангель, ни кто-либо другой ни в каком заговоре не были и все документы, это устанавливающие, являются бесчестной подделкой. Я не знаю, где нам искать защиты?.. Только гласный суд может раскрыть ту чудовищную клевету и провокацию, жертвой которой стала русская Армия. Мы, все русские начальники, предстанем перед этим судом и просим, если нас считают опасными, взять всех под стражу...»

Вслед за ним жалобу министру юстиции подает генерал Витковский — от имени 1-го армейского корпуса и от себя лично. Генерал сетует на варварские обыски, производимые в штабе и у него дома жандармами и прибывшими из Софии агентами, отобравшими у него служебную переписку. «Я был вторично арестован и доставлен в Софию в сопровождении поручика тырновской жандармской дружины Балабанского к полковнику Топалджикову. Тот, к крайнему моему удивлению, предъявил ряд документов, якобы отобранных у меня в Тырново и содержащих планы нашего выступления против правительства. Я заявил, что это подделка и провокация. Мне бросилось в глаза, что подделанная удачно буква «В» имеет после себя точку, каковую я на резолюциях никогда не ставлю. К сожалению, мимолетное ознакомление с инкриминированными мне документами не дает возможности представить несомненные и объективные доказательства наличия в этом деле подлога со стороны коммунистов, с целью вызвать гнев болгарского народа». Командир 1-го корпуса просил о скорейшем назначении судебного следствия.

Пользуясь нерешительностью и попустительством правительства Стамболийского (которого после Генуи правые газеты обвинили в сговоре с русскими большевиками), врангелевцы наглели: все больше укреплялись их связи с реакционными партиями и политическими лидерами, готовившими военно-фашистский переворот.

Врангель думал о сохранении боевых кадров, о максимальном сокращении реэмиграции. Он отдал распоряжение: применять к беглецам все средства, вплоть до устрашающего террора... чтобы деятельность Союза возвращения на родину не перекинулась на другие страны. В первую очередь на Королевство сербов, хорватов и словенцев...

По поручению совета общины русских казаков, живущих в маленьком сербском городке Сремска-Митровица, в Софию вызвался поехать Иван Сергеевич Хлусов. Когда друзья стали его отговаривать от рискованного странствия, Хлусов сказал: «Пусть я сгину, но узнаю: как там люди живут и что делают, чтоб всем нам по домам вернуться»... В Софии он довольно быстро нашел улицу Графа Игнатьева и дом под номером тридцать три. Приняли его хорошо, с почтением. В обеих комнатах было шумно, людно, стучала пулеметной дробью ремингтоновская машинка, хлопали двери, приходили и уходили посетители. Председатель Союза познакомил Хлусова с представителем Красного Креста — Корешковым. Не спеша, толково поговорили о жизни в постылой эмиграции, о трудной дороге домой. Дали ему устав Союза, объяснили: Союз зарегистрировал его в министерстве внутренних дел Болгарии, и посоветовали сделать то же в Белграде. Хлусов согласился, а Корешков предупредил: могут и отказать — Врангель в дружбе с королем Александром, следует провести разведку. Хлусов и с этим согласился: был он мужик спокойный, рассудительный, наделенный от природы казачьей сметкой.

Хлусов тяжелыми руками листал устав. Корешков, раскрыв какую-то страницу, читал: репатрианту разрешается беспошлинно провозить на родину — верхней одежды три предмета... постельного белья шесть смен... полотенец двенадцать... одеколона... перстней с камнями... колец... браслетов... золотых и платиновых изделий... книг и печатных изданий... золотой монеты и иностранной валюты... Иван Хлусов усомнился: уж не шутят ли здесь над ним? Но нет, широкое лицо Корешкова оставалось серьезным.

— Это какое же золото у нас, голоштанных? — спросил Хлусов. — Еще турки до нитки, почитай, всех обобрали.

— Может, не всех, — усмехнулся представитель «Совнарода». — Кой-кто на черный день и в мошну спрятал. Но имущество могут с собой везти, пропустят. Объясните там всем у себя в Сербии.

— На этот счет не беспокойтесь. Объясним, — твердо сказал Хлусов...

Приехав в Белград, Иван Сергеевич немедля направился в министерство внутренних дел, где его принял Вассо Лазич — секретарь отдела защиты интересов государства (проще сказать, департамента полиции). Он был любезен, внимательно ознакомился с привезенным уставом и обещал полную поддержку столь благородной миссии. Посоветовал вернуться домой: потребуется, вероятно, два — три дня для изучения и согласования нового документа.

Рано утром Хлусов был арестован на вокзале Сремской-Мнтровицы полицейскими агентами «по телеграфному распоряжению министерства внутренних дел, обвиняющему его в коммунистической пропаганде».

— Но я вчера был в министерстве! — изумился Хлусов. — У господина Лазича. Он одобрил...

Один из агентов сбил Хлусова с ног. На запястьях щелкнули наручники.

— Россия в руках коммунистов, а кто сманивает людей туда — сам коммунист, — назидательно проговорил второй жандарм, по-видимому, старший. — Идите, Хлусов.

В квартире у него был произведен тщательнейший обыск. Но и в Митровицкой тюрьме Иван Сергеевич продолжал думать, что произошло досадное недоразумение...

Его перевезли в Белград, в городскую полицию, где поместили в глухом каменном каземате без окон. Первый допрос проводили шеф полиции Любиша и правая рука начальника врангелевской контрразведки Климовича — полковник Тарасевич. Любиша предупредил с угрозой: