Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Расплата. Книга четвертая

— Иду, мадам... Знаете ведь, какой я дипломат?!

— Вы точно не дипломат...

Русские двинулись к воротам. Андрей истошно закричал им вслед:

— Беги отсюда, холоп! Еще минута, и ты не уйдешь! Ненавижу быдло! Не-на-ви-жу!

Противник скрылся. Можно считать, отступил. Андрей сел в такси, привалился к спинке. Его колотило. Ажан подошел, склонился к открытому окошку, посмотрел вопросительно. Белопольский с трудом заставил себя беспечно улыбнуться: «Все в полном порядке, месье, не смею задерживать. Благодарю». Полицейский пожал плечами, повернулся, ушел. Андрей яростно рванул такси вверх по узкой улочке Гренель.

Еще несколько дней происшествие у ворот советского посольства продолжало волновать Белопольского. Не отпускала ярость и ненависть. Он вновь и вновь переживал случившееся. Одной встречи, одного разговора оказалось достаточным, чтобы закипела кровь, а рука потянулась за оружием... Увы, его не было, но палка, дубина, разводной ключ — все годилось в эту минуту. И уже в который раз пришла на память картина недавнего прошлого. («Какого недавнего? — Тысяча лет минуло!»). Петроград... Белые и красные, революционеры и контрреволюционеры. Да нет! Нет еще ни белых, ни красных: еще все — граждане России. Митинги, объявления на тумбах и стенах домов. Общий подъем. Пролетарии великодушны. Победитель отпускает солдат с фронтов. Он представляет офицерству самому решать, каждому дано право сделать выбор — идти ли с народом, уехать ли за границу, остаться лояльным к новой власти и даже помочь ей в чем-то строить после революции новую жизнь. Молодые «наивные поручики, не успевшие хлебнуть Великой войны — и года не просидевших в окопах — не разобравшиеся в происшедшем, вчерашние бедные студенты и вольноопределяющиеся, прошедшие ускоренное обучение на курсах и пожалованные первыми офицерскими чинами... Разве они были уже «белыми»? Разве у них были свои фабрики и свои поместья? Что было им защищать? Братоубийцами, зверями их сделали другие события. Теперь не разобраться, кто начал первым, кто разжег и превратил жизнь в братоубийственную схватку. Все они одинаково попрали заповедь божью «не убий»... все стали злобными зверями...

Но те, петербургские безвинные офицерики... — их не забыть... Безвинные, своей нелепой смертью они взывали к мести. И недаром месть и жестокость несла белая армия по всей родной, истерзанной и опустошенной земле. И сохранили те, что уцелели, эту ненависть в себе и по сей день.

...Да, юные офицерики... Сначала им всем предложили явиться на регистрацию. И в этом еще не было ничего необычного: чиновничья Россия обожала списки и повестки, всевозможные регистрации и перерегистрации. Немногих смущала фраза о том, что неявившиеся будут объявлены вне закона и каждый, став человеком вне закона, уже враг и такого следует убивать на месте. Вероятно, и тут какой-нибудь ретивый чиновник просто перегнул палку, — успокаивали они друг друга. Ведь повсюду красовалось слово «мир» и нарисованные ярко призывы «штыки в землю!». Но вскоре начались повальные аресты. А потом и вовсе непостижимое: всех офицеров принялись вывозить на берег финского залива и расстреливать из пулеметов между Петергофом и Мартышкино. Белопольскому часто вспоминалась эта страшная цепь и щуплый юнкер, стоящий на левом фланге. Недоумение, растерянность, испуг выражало его юное лицо. Он озирался, будто нечаянно угодил в незнакомую компанию, и ветер ерошил рыжеватый хохолок на его затылке. Внезапно юнкер взбодрился: среди солдат и пулеметов он заметил знакомого.

— Дядя Ваня! — радостно закричал он. — Посмотрите! Я — Сева Решетов: Вы у папы в магазине работали.

Мрачный бородатый солдат поднял голову, вгляделся:

— Какой еще Сева?!

— Неужели вы не помните? Как же! Я же...

— Смир-р-на! — пронеслась грозная команда. Солдаты упали возле пулеметов. Справа протакала короткая очередь и с десяток пуль, цвикая, прошли над головами строя офицеров.

Белопольский перекинулся коротким понимающим взглядом с соседом справа — пожилым офицером с «Георгием» на груди. Погоны его кителя были вырваны с мясом.

— До встречи на том свете, капитан, — сказал он. — Прощайте.

— А как вы догадались, что капитан? — спросил Андрей.

— Не знаю. Так, показалось...

— Ну, тогда еще раз прощайте, — Андрей, сунув пальцы в рот, засвистел издевательски громко и бесстрашно.

— Гото-всь! — раздалась новая команда.

Полковник перекрестился. Несколько голосов поблизости, справа, неслаженно затянули «Боже, царя храни!» И тут же случилось непредвиденное: юнкер Решетов, не владея собой, упал на колени, вытянув вперед руки в короткой ему гимнастерке (эти короткие рукава гимнастерки и запомнились Белопольскому больше всего), выкрикивая жалобно, по-детски:

— Дядя Ваня! За что вы меня? Дядя Ваня!

Сосед Андрея передвинулся к нему, злой и грозный.

— Встаньте, юнкер! На вас все смотрят, стыдитесь! — сухо и требовательно сказал он. — Разве вас не учили, что русский офицер принимает смерть, стоя лицом к врагу?!

— Простите, гос-да... Простите!.. Он повалился на землю, закрыв голову руками, подтянув колени к груди. А потом стал кататься, захлебываясь словами и слезами, умоляя поскорее убить его, и все призывал дядю Ваню и искал у него заступничества.

Пулеметные очереди косили офицерскую цепь без промаха. Андрея спас его сосед, убитый первым. Его тяжелое тело сбило Андрея с ног, навалилось сверху тяжким грузом. Стоны, крики, треск пулеметов лишили Андрея сознания на какое-то время, а придя в себя, он догадался, что не должен шевелиться, не обнаруживать, что жив. Так и лежал до темноты, придавленный остывающим мертвым телом, и чувствовал, как чужая кровь сначала стекает, а потом застывает на нем.

Эти часы, полные ужаса, страха, бессилия остались навсегда. Уже в кромешной тьме он выбрался из груды трупов и пополз к кустарнику, где дождался рассвета. Потом снял шинель с убитого солдата и пробрался в город. Нашел друзей однополчан. Стал добровольцем в белой армии.

...Они катились по стране, оставляя за собой разоренные города, опустошенные деревни, убитых, увечных.

Кто был более жесток, более страшен — белые, красные?

Разбираться в этом не было времени. Вначале было желание все вернуть «на круги своя» — прежнюю жизнь, покой, благоденствие. Чем дальше, тем невозможней казалась эта цель. И хотелось уже только мстить, убивать, платить ненавистью всем этим взбунтовавшимся хамам. Они захотели изменить Россию, а пока только погубили ее...

После боев в армии Слащева в роли его адъютанта Белопольский понял: обратно пути нет, он такой же вешатель и палач, как его шеф. И чем хуже, тем лучше: их выкинули из России, заставили вволю нахлебаться и горя, и позора. Сколько презрительной ненависти к себе пришлось им испытать — и от своих собственных солдат, и от турок, и от нищих славян-братушек, которые при первой же возможности выгнали врангелевцев из Болгарии. Такие, как он, ничего кроме жалости не вызывали. И миру не было до них никакого дела. Одно понял Андрей четко: в русских стрелять его больше никто не заставит. Никакой силой. Никакими деньгами и обещаниями будущей райской жизни...