Михаил Слонимский - Лавровы

Мариша покачала головой:

— Нет, мы с ним не были муж и жена. Мне он очень хороший товарищ. — Она вздохнула. — Вы успокойтесь, отдохните. Сейчас я вам приготовлю чаю, вы попейте и лягте, поспите, вам нужно успокоиться, отдохнуть…

Все это было очень странно. Оказывается, жена Николая — вовсе не жена, и не он, Борис, утешает ее, а она его. Но он не успел обдумать до конца все это, потому что, опустившись на диван, склонил голову и заснул крепчайшим сном молодого, здорового человека.

Проснувшись, Борис не сразу понял, где находится. Он лежал без сапог на широком диване. Девушка в сереньком платье, разостлав на краю стола одеяло, гладила что-то маленьким утюжком. Прыснет водицей из белой кружки и поводит утюжком, потом опять прыснет и опять поводит. Он вгляделся в ее лицо и сразу все вспомнил. Теперь он видел, что девушка гладит его чисто выстиранные портянки.

Подняв глаза на Бориса, Мариша сказала:

— Лежите, еще рано.

Она произнесла эти слова так, словно давным-давно была с ним знакома. Борис заметил, что у нее удивительные глаза — тихие, простодушные, умные.

Он ответил:

— Спасибо, я отдохнул. Вы простите мне вчерашнее мое поведение, — прибавил он, — я был совершенно не в себе.

Она подтвердила:

— Да, вы были очень взволнованы. Но вы не стыдитесь, человек ведь не из железа, — при этом она задумчиво покачала головой, — а вам пришлось вчера много пережить. Мы с Лизой понимаем. Вы знаете, я была сестрой в госпитале, и я привыкла. — Она поставила утюжок на подставку. — Вот так, — сказала она, аккуратно складывая портянки. Передавая их ему, она добавила: — Я вчера сняла с вас сапоги, а портянки у вас были совсем грязные, вы вовсе не следите за собой. А Коля был очень аккуратный и сам стирал

— Я тоже немножко умею, — смущенно возразил Борис, — я же был солдатом. Это просто последние дни были такие…

— Я вам всегда постираю что нужно, вы не стесняйтесь, — предложила Мариша.

Она опустилась в кресло у стола. Склонив голову, упершись подбородком в поставленные друг на друга кулачки, она глядела на него своими большими серыми глазами:

— Лиза мне все рассказала про вас. Она ушла, у нее сегодня ночная работа.

Ему было неловко надевать при ней сапоги, но она не видела в этом ничего неудобного.

— Расстреляли его? — спросила она. — Того офицера?

Борис утвердительно кивнул головой.

Она продолжала глядеть на него печальными глазами.

— Это хорошо, я тоже теперь могу убивать врагов, — промолвила она очень серьезно. — Я все думаю, думаю… Я теперь поняла. Есть такие люди, которые обязательно хотят жить на чужой счет, нашими трудами. Они считают себя самыми лучшими на земле, грабят, устраивают войны, убивают. Их нельзя жалеть. Это они убили Колю. Расскажите, как это было. Расскажите все — и про штурм и про то, что было потом…

Борис начал рассказ сбивчиво, но затем увлекся и запнулся только тогда, когда надо было сказать о гибели Николая. Но и это он преодолел.

Мариша слушала, не перебивая. Она не плакала. Прислушиваясь к своим чувствам, она с удивлением обнаружила в своей душе спокойную ясность, даже стойкость какую-то, словно в одну ночь из плаксивой девчонки превратилась в зрелого человека.

— Кто был этот офицер? — спросила она.

— Мой гимназический товарищ, — ответил Борис.

Она вздохнула и подперла щеку кулачком.

— Да, — сказала она как бы себе самой, — вы ушли от этих людей, вы не хотите быть с ними. И не надо вам больше к ним возвращаться. Это было бы очень нехорошо. — Она спросила, как старшая, более разумная и опытная: — Вам, наверное, бывает иногда одиноко?

— Бывает, — сознался Борис. Этой девушке он готов был сказать любую правду.

Она понимающе кивнула головой.

— Со мной это тоже бывало. — Она произнесла это так, словно у нее за плечами была долгая жизнь и она вспоминала какие-то давно прошедшие времена. — Это еще когда я только ехала сюда. Я ведь беженка. Проснулась раз в каком-то местечке одна, ни родных, ни знакомых нет, я испугалась… Коля говорил, что мы — добрый народ, но пиявки присосались, и надо быть злыми, чтобы их оторвать. В местечке, где я родилась, были в реке пиявки. Мы, девчонки и мальчишки, ловили их и давили. Это очень противно, но надо. Я теперь поняла, Коля меня многому научил.

— Мне сказали, что вы были его женой, — промолвил Борис.

Мариша кивнула головой:

— Я знаю. Но мы просто очень дружили. Я не годилась ему в жены. Он все сердился, что я плакса. А теперь я не могу больше плакать. И не хочу. Это только мешает жить… Как странно, — перебила она себя. — Только мы с вами познакомились, а так разговариваем.

— Вы очень умная, — ответил Борис.

— Очень еще глупая. Совсем глупая…

Они помолчали.

— Мне так тяжело было вчера, — заговорила она вновь, — а я поглядела на вас и подумала, что вам, наверное, еще хуже. Вы были совсем какой-то потерянный… И мне показалось, что вы еще меньше моего понимаете.

На эти слова, вероятно, можно было обидеться, но Борису они почему-то не показались обидными.

— А вам бывает себя жалко? — осведомилась она.

— Бывает, — сознался Борис.

— И мне бывает, — кивнула головой Мариша. — Мне всю дорогу из родного города сюда было очень жалко себя. А теперь мне совсем себя не жалко. И когда стало не жалко, то и не страшно стало. Ничего больше не страшно и очень хорошо. Вот пока я гладила вам, я все думала, что страх бывает тогда, когда человек чересчур себя жалеет. А если он себя не жалеет, а жалеет других, то и страха тогда нету больше… Вы любите думать? — перебила она себя.

— Очень, но у меня это плохо получается.

— Коля меня учил думать, — промолвила она. — Но я тоже плохо умею. Я только чувствую, что пройдет какое-то время, мы не знаем, сколько лет, и все будет другое, лучше, правильнее. Все будет хорошо, справедливо… — Она покачала головой: — Нет, я не умею говорить. Но вот мне хочется жить для той жизни, которой еще нет. Пусть хоть и умереть для нее! — воскликнула она, и глаза у нее блеснули.

«Какая девушка!» — подумал Борис.

А она продолжала:

— Пусть вот такие девушки, как я, потом будут счастливые, а мое счастье — устроить им хорошую жизнь. Они еще не родились, а я очень их люблю. Нет, я не могу… не умею сказать…

— Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь говорил лучше, — возразил Борис. Он был потрясен не столько словами, сколько тоном, всем обликом этой ни на кого не похожей девушки.

— Нет, я не умею, — покачала головой Мариша. — Я даже совсем представить себе не могу, как это будет — социализм, коммунизм… Только чувствую, чувствую… — Мариша замолкла и задумалась. — Скажите, — неожиданно спросила она, — неужели вы когда-нибудь, когда-нибудь хоть на минуту сможете изменить Коле, Лизе, таким людям?