Михаил Первухин - Пугачев-победитель.

В этом сражении не было и намека на стройность. На глазах у Курганова едва выстроившиеся тремя каре томцы дрогнули, потому что в середину каре упали два или три снаряда и рассыпались, укрываясь за начавшими гореть избами. Один из эскадронов бахмутцев кинулся, было, в атаку, но неведомо почему, далеко не доходя до холмов, свернул и понесся галопом вдоль занятых пугачевской артиллерией холмов.

«Неужели бахмутцы струсили? — подумал Курганов. — Какой позор!»

В это время он увидел, что из другого пролома меж холмов во фланг бахмутцам несется лавина вооруженных пиками всадников на низкорослых лохматых лошадях. Бахмутцам с трудом удалось увернуться от стычки с башкирской конницей, и они ушли под прикрытие еще поддерживавших огонь батарей.

До этого момента дворянская дружина стояла в бездействии.

— Теперь наш черед, господа! — крикнул Бор-Раменский. — Надо выручать своих. Покажем-ка этим халатникам себя!

Дружина сорвалась с места и ринулась на зарвавшийся и отдалившийся от своих отряд конных башкир.

Словно во сне, Курганов скакал на своем плохо выезженном коне, что-то кричал и махал саблей. Два раза он сталкивался с оборванными всадниками. Одного из них ударил своей саблей. Ударил неловко, как-то вкось, и сам удивился, что башкир свернулся с седла. Лохматый конь раненого степняка взвился на дыбы и ускакал. Второй башкир ткнул Курганова своей пикой, но подвернувшийся Володя Осколков вовремя перерубил пику саблей и сшиб башкира ударом эфеса с коня. Потом все смешалось. Откуда-то словно из-под земли выросла черная стена людей, с ревом мчавшихся в ложбину. Замелькали цепы и дубины. Яростно вопивший бородач в изорванном азяме подскочил сбоку и размахнулся цепом, норовя ударить Курганова по голове.

— Врешь, не уйдешь! — кричал он.

Но раньше, чем страшный цеп обрушился на голову Курганова, кто-то свалил бородача выстрелом из пистолета. «Да это Юрочка Лихачев! — подумал Курганов. — Как это он здесь оказался?» И опять замелькали странные, фантастические лица.

Опомнился Петр Иванович уже выезжая из Свиньина. Рядом с ним ехал Юрочка Лихачев с окровавленным лицом. Тут же скакали незнакомые Курганову гусары.

— Что случилось? — хриплым голосом спросил Курганов у Лихачева.

— Скверная штука! — ответил вместо Лихачева подъехавший Левшин. — Бой проигран!

— Отступаем? — испугался Курганов.

Левшин улыбнулся и ответил:

— Не столько отступаем, сколько улепетываем!

— Но как же так?

— Зарайцы, подлецы, частью разбежались, частью перешли на сторону мятежников. Томцы оказались более стойкими, и их двум батальонам, кажется, удалось вырваться.

— А генерал?

— Потемкин опасно ранен. Архаров убит. Оторвало голову ядром. Да бог с ними. Гораздо хуже, что из всей вашей артиллерии едва удалось спасти семь орудий!

— Но это же ужасно!

— Ничего не поделаешь! Потемкин сам-таки виноват порядочно. Сторожевая служба велась небрежно. Тыл почти не охранялся Пугачевцы, действительно, могли вас, как воробьев, шапкой накрыть, господа хорошие. С Михельсоном им такие штуки не удаются

— А наша дружина?

— Поминай, как звали! — засмеялся злобно Левшин.

— Ведь нас же было полтораста человек. Капитан Бор-Раменский...

— Бор-Раменский убит. Многие перебиты.

— Господи, господи! — простонал Курганов.

— Волонтерство — хорошо! — продолжал сердито Левшин. — Но, господа, за всякое дело надо браться умело. Военное ремесло тоже требует и знаний, и опыта. Вы же полезли в бой, как дети в уличную драку, ну, и получили по первое число. Ничего, учитесь, как надо драться За битого двух и трех небитых дают!

— Куда же мы теперь? — спросил Курганов.

— Куда? — засмеялся невесело Левшин. — Первым делом — подальше от мятежников, а потом постараемся пробраться в Казань. Михельсон отправил меня со служебным поручением к фон Брандту. В вашу кашу я влип только по случаю.

Жалкие остатки разбитого отряда Павла Сергеевича Потемкина отступали, вернее, бежали по направлению к Казани по той самой дороге, по которой пришли в Свиньино. Пехота пугачевцев не преследовала отступавших. За ними гнались только небольшие конные отряды башкир, которые рассыпались, как только уцелевшие полевые орудия открывали по ним огонь или когда уже оправившиеся бахмутцы и гусары Левшина бросались на них в атаку.

Верст за шесть до Казани преследование прекратилось.

Весть о поражении отряда генерала Потемкина в бою под Свиньиным произвела на казанцев ошеломляющее впечатление. Сначала никто не хотел верить рассказам добравшихся до города беглецов, первым из которых был обезумевший от ужаса Филька, егерь молодого Курганова. Филька влетел в Казань на чьей-то чужой загнанной им лошади, которая пала тут же у городской заставы. Скатившийся с нее кубарем Филька был арестован часовыми, отправлен в канцелярию военного губернатора, генерала фон Брандта, и допрошен. Допрос дал немного: Филька бежал из Свиньина в самом начале сражения, но утверждал, что пугачевцы всех перебили. Уверял, что на его глазах какой-то казак сначала проткнул пикой барина Петра Иваныча, а потом саблей снес ему голову. Тот же самый казак зарубил, как курчонка, молодого барчука Осколкова, и генерала Потемкина, и других генералов, и чуть не зарубил его, Фильку, да за Фильку вступилась мать Пресвятая богородица.

Фон Брандт распорядился Фильку задержать, а его господ известить, предупредить, что верить Фильке не следует, что он явно со страху потерял голову. А, впрочем, все в руке божьей...

Вслед за Филькой стали прибывать и другие беглецы, которые в общем подтверждали показания Фильки. Час спустя после появления первых беглецов, среди которых были и некоторые уцелевшие дружинники, в город на рысях влетела окруженная казаками карета, в которой был привезен опасно раненый Павел Сергеевич Потемкин. У него была перебита ударом дубины правая рука, прострелено левое бедро и, кроме того, он был серьезно контужен в голову. Только усилием воли ему удавалось заставить себя не терять сознание.

Немедленно по его прибытии в губернском доме был собран военный совет. Изнемогавший от потери крови и от боли Потемкин, с трудом произнося слова, официально передал все свои полномочия фон Брандту и заявил, что он вынужден немедленно выехать из Казани в Петербург для донесения государыне о случившемся.

— То, что случилось, — сказал он угрюмо, — должно послужить нам, господа, уроком. Моя вина велика, нельзя относиться к происходящему так легко, как все мы относились до сей поры. Борьбу с мятежниками мы вели кое-как, спустя рукава, словно и в самом деле речь идет не о страшном восстании народном, а о буйстве пьяной толпы на масленичном гулянии, для разгона которой достаточно послать на площадь пожарную команду да десяток солдат с алебардами. О своем грехе я доложу самой государыне, и если ее величеству будет угодно подвергнуть меня самому суровому наказанию, то и сие наказание я приму, как вполне заслуженное.