Анатолий Знаменский - Красные дни. Роман-хроника в двух книгах. Книга вторая

— Товарищи... Январские и февральские прорывы на фронте, освобождение большей части Донской области от белых банд... ставят вопрос, естественно, о власти. Как мы уже говорили, полное засилие в области однородной крестьянско-казачьей массы при почти полном отсутствии фабрично-заводского пролетариата... выдвигает перед нами сложную дилемму: временный отход от выборных органов власти, которые в данный момент недопустимы. На днях по нашей директиве ликвидирован, как несвоевременно и самостийно возникший, окружной исполком в станице Качалинской, в бывшем Втором Донском округе. С другой стороны...

— Как?! — вдруг вспыхнул Ковалев, и руки его непроизвольно задвигались на зеленом сукне стола, как бы прибирая к себе нечто неуловимое. — Совет... ликвидировали? Именно в атом и выражается ваша «свобода личного мнения»? Кто давал предписание?

— Бумагу подписал член РВС фронта Ходоровский, но не в этом дело, не волнуйся, Ковалев. Так вот. С другой стороны... группа Ковалева — у него, как мы знаем, есть сторонники на местах и в Казачьем отделе В ЦИК... группа Ковалева выдвигает в данное время Донревком почти в старом составе, за исключением, разумеется, погибших... Предлагает ввести в него наиболее зарекомендовавших себя за период вооруженной борьбы с белогвардейщиной военных товарищей, таких, как Миронов (при этих словах Троцкий сделал выразительное движение: сначала выкатил глаза, как бы удивляясь, потом задрал бородку и покрутил головой, будто хотел освободить шею от тесного воротничка с галстуком)... как Миронов, — продолжал Сергей Сырцов, — Шевкоплясов, командир 1-й социалистической Донской дивизии, Мухоперец — командир Донецко-Морозовской, Щаденко — бывший портной из Каменской и так далее и тому подобное... Этот вопрос, разумеется, может быть поставлен и обсужден, в нем есть рациональное зерно. А что уж совершенно неприемлемо, товарищи, так это — политическая сторона вопроса. Товарищ Ковалев упорно настаивает, товарищи, на политике соглашения с казачеством!..

— С трудовым казачеством, — как бы подтверждая эту точку зрения, кивнул стриженой головой Дорошев и начал разглаживать исхудавшими пальцами какие-то старые складочки на зеленом сукне стола.

— Он же — председатель ЦИК бывшей Донской республики, какую иную программу он должен выдвигать? Должна же быть преемственность, — с улыбкой сказал Лукашин-Срабионян, поддерживая Дорошева и Ковалева, но не возражая особо и против тона товарища Сырцова.

— Именно бывшей Донской республики, товарищ Саркис! — осадил Лукашина Френкель и гневно посмотрел огромными, выпуклыми, как у больного базедовой болезнью, глазами. Стекла очков блеснули. — Пора уже забывать эти сепаратистские и областнические увлечения прошлого года!

Ковалева снова заело, он крякнул от досады:

— А никто за них и не держится, товарищ Френкель! Как и Донецко-Криворожская, Донская республика была создана по указанию ЦК с исключительной целью: противопоставить ее германскому нашествию, заявившему свои права на Украину! Учитывались и пожелания фронтовиков, что ж тут такого? Эти республики выполнили свою историческую миссию, и не стоит плевать назад, может получиться «против ветра»...

— Товарищ Ковалев, да успокойся же! Дай говорить докладчику! — положил ему на руку свою большую ладонь Гроднер.

«А ты, собственно, откуда взялся именно на этом совещании? Или — уже кооптировали?» — хотел спросить Ковалев, поражаясь уже не в первый раз умению Сырцова и Френкеля организовать кворум и «большинство» на всяких закрытых совещаниях, подчас из людей с явно совещательными голосами. Не побоялся обидеть старого знакомого из Каменской. Только засмеялся невесело:

— А ты, Гроднер, как тот еж, что зайца один раз наперегонки обогнал, — напомнил он давнюю свою фразу в Ростове, сказанную тогда безмятежно и без всякой задней мысли. — Куда ни придешь, там уже Гроднер!

— Что ты этим хочешь сказать, Ковалев? — обиделся тот.

— Именно то, что ты тогда вообразил себе в Ростове, — холодно буркнул немного смутившийся Ковалев.

Между тем Сырцов, оглянувшись на председательствующего Льва Давидовича, принимался теперь уже персонально за Ковалева:

— Мы не можем принять эту ошибочную точку зрения Ковалева. Боязнь Ковалевым пули в отношении наших врагов и эта жажда увещеваний — старая беда казаков-большевиков: «как-нибудь миром уладим со своими...». Близорукая слабость, за которую сотни и тысячи из них уже поплатились! Ибо это в конце концов выливалось в сговоры с контрреволюцией, а последняя...

Ковалев встал, одернул на себе френч. Это было уже из рук вон!

— Товарищи! Я попросил бы... более осторожно употреблять слова в этом... не сказать «докладе», но, как все понимают, отнюдь и не в рядовом выступлении лично товарища Сырцова! Где, когда, какие сговоры? Что за терминология?

— Ответим после. Я прошу меня не прерывать, — невозмутимо продолжал Сырцов, чуть побледнев и раздувая ноздри. Он волновался, разумеется, не из-за реплик Ковалева, а от непомерно тяжелой обязанности, взваленной на него Троцким и Френкелем: ставить всю жизнь, все подробности и обстоятельства истекшего года «с ног на голову», чтобы побить тактического противника. — Итак, товарищи... повторяю. В сговоры с контрреволюцией, а последняя жестоко расправлялась с теми глупцами, которые думали сговориться, убедить контрреволюцию!

Ох уж эти политические разногласия! Ленин не один раз говорил, что внимание следует обращать не столько на формальную логику того или иного тезиса, сколько на цель: во имя чего и кого тезис-то выдвигается! Ковалев сидел бледный как мел, Дорошев не поднимал головы. Лукашин выразительно сопел, глядя в зеленую скатерть.

То, что сам Троцкий и большинство из его окружения старались постепенно дезавуировать местных работников, было уже ясно. Но Срабионян никак не мог внутренне принять того зоологического ожесточения Сырцова, Френкеля, самого Троцкого к казачеству вообще, как целой этнической группе русского народа. Они намеренно путали казачьи войска, привлекавшиеся к полицейской работе, с хуторянами и станичниками, ведущими крестьянский образ жизни, не говоря уже о женщинах и детишках... Саркис Срабионян, как и многие донские армяне-нахичеванцы, глубоко понимал казачью проблему, знал всю ее сложность и поэтому никак не мог стать на точку зрения Троцкого и Френкеля.

Конечно, в девятьсот пятом царь, не терпевший казачьих традиций и их «областного демократизма», попросту втравил казачьи части в карательную работу, дабы раз и навсегда снять с казачества давний ореол вольницы! Да, в той же Нахичевани охранные казаки иной раз вздорно и недостойно относились к армянам, как инородцам, провожали их унизительными песенками, вроде пошлой частушки: «Карапет мой бедный, отчего ты бледный?..», но были и другие случаи в жизни, которые ни один человек — казак он, армянин или еврей — не могли упускать из виду. Были факты, которые следует помнить вечно... Саркис Срабионян смотрел на Сырцова, ниспровергавшего донцов, а мысленно видел и вспоминал другое.