Андрей Агафонов - Голый без электричества

…с тех пор, как я окончательно перебрался в Екатеринбург.

Тому, кто знает этот город, сказанное может показаться парадоксом. Екатеринбург дышит сексом, живет сексом, это едва ли не самый похотливый город России. Здесь «все со всеми спали», но — что существенно, — с одной оговоркой: в своем кругу. «Ебург», как ласково называют его знатоки, — социально окостеневший город. Низшие классы не посягают на то, что принадлежит средним, средние — на достояние высших. Мезальянсы, конечно, возможны, но только на время и только за деньги. «Любовь — это русские придумали, чтобы денег не платить», — здесь эта поговорка ко двору. Во всем, что касается секса и, шире, любви, два моих прежних города — Курган и Красноярск, — куда более русские. Пьяный и каторжный Красноярск, город–монстр, город–люмпен, город–декадент… И Курган — просто маленький городишко, где все всех знают если не лично, так через двух–трех посредников. Ни там, ни там нет ощутимой разницы между классами, «первые на последних похожи». Одних роднит и спаивает водка, других — немногочисленность. Если пользоваться литературными аналогиями, то Красноярск — гротескно разросшийся Кастл — Рок Стивена Кинга, с Виктором Астафьевым в роли шерифа, — полный вампиров, очарованный злом, облученный и обреченный; а Курган скорее в духе Дэшила Хэммета — есть один гангстер на весь город, и его все знают, есть удачливые скоробогачи — вон их вывеска, — и своя маленькая богема, играющая в то, что видела в кино или подсмотрела в столицах.

Екатеринбург — большой и богатый город, и тот, кто живет здесь в центре, никогда не поймет того, кто живет на Уралмаше. «Житель Уралмаша» для него — то же, что «отщепенец». У меня здесь был хороший старт: на очень выгодных условиях «выписали» из Кургана, чтобы поднимать одну желтую газетку. И мы поднимали ее, поднимали… пока у хозяина, известного в городе бандита, не кончились деньги на такую ерунду. Отчасти виной тому было бесшабашное воровство и расточительство — все, кто крутился вокруг газеты, поимели своего «барашка в бумажке», редактор пьянствовал неделями и платил авторам, доставая деньги прямо из кармана, не считая. И если бы только авторам! Заказывались какие–то безумные рекламные щиты, один такой много месяцев пылился в офисе, пьяный редактор ножики в него кидал… праздновались «юбилеи» газеты: вышел 15‑й номер! чем не повод созвать на банкет в одном из престижных залов города всех окрестных халявщиков!

Я ушел из газеты за две недели до ее закрытия, работал в другой, третьей, четвертой, писал для журналов, сочинял пресс–релизы, лепил праздничные номера многотиражек… вписался, остался на плаву, пусть и по–собачьи барахтаясь порой, — и, оставшись, понял, что попал в некий заколдованный круг, в некую касту, из которой так просто не выберешься.

«Пресса» — вот моя каста. Но не моя задача — живописать ее вам, я лишь объясняю, почему не встречаю больше дурных женщин.

Так вот, с моей точки зрения, журналистки Екатеринбурга чрезвычайно добродетельны, чтобы не сказать — буржуазны. Конечно, злые языки болтают всякое, и есть, например, короткая такая песенка у группы «Х… забей»:

Рок–журналистов я не люблю,

А рок–журналисток — наоборот:

Сначала они берут интервью,

А потом непременно в рот.

По–моему, наблюдение это справедливо и в отношении журналисток вообще. Но — в пределах своей касты. Здесь тоже «все спали со всеми», здесь все перепуталось в такой клубок, что черту не распутать, но все эти двойственные, тройственные и так далее союзы, временные они или постоянные, имеют под собой очень четкую классовую подоплеку. Класс — это больше, чем каста, и наш класс здесь и сейчас именуется «тусовкой». Журналистка и рок–музыкант: да. Журналистка и модный художник: бывает. Журналистка и мафиози, журналистка и политик, журналистка и галерейщик — это уже мамзельки с претензиями, с волчьей хваткой. Но — журналистка и пролетарий, журналистка и немодный художник, журналистка и бомж — ой, это очень вряд ли. Самая распространенная сцепка, естественно, — журналистка и журналист. Любая редакция — большая семья. Настолько дружная, что отдает кровосмешением. Здесь заключаются и распадаются браки, здесь же заводятся и «партнеры», и все это — неспроста. Если одна группа журналистов пытается оттеснить от кормушки другую, можете не сомневаться — в обеих группах заправляют либо супруги, либо сожители. Так они и кочуют, с презентации на презентацию, с фуршета на фуршет, обсуждая марки автомобилей или вин, похваляясь презентами богатого папы или «папика», а после судачат, кого с кем видели, да кто кому что шепнул «в кулуарах», да сколько было съедено–выпито на халяву — как будто они нищие!

Здесь не пахнет ни любовью, ни даже сексом как таковым. Секс здесь — средство: порабощения, удержания, сплочения… Профессиональные идеалы сводятся к добыванию «эксклюзивной» информации из уст какого–нибудь чинуши повыше в местном «Белом доме», где большинство из них и ошивается сутками напролет, здесь же завтракает, обедает, ужинает… живет. У барина в сенях.

Исключения редки. Например, Паненка, которую я по–прежнему люблю, но скорее уже как человека, чем как женщину. Она имеет наглость жить своей головой и не писать про то, что ей неинтересно, к тому же она талантлива, а в этой среде и талант — скорее исключение. Местные газеты и эфиры либо скучны, либо грязны, либо то и другое вместе. Паненка теперь больше работает «на Москву», и дай ей Бог.

Я имел секс с несколькими здешними журналистками и до сих пор сожалею об этом. В постели они еще скучнее, чем в жизни, а вот за пределами постели начинаются претензии. Связи были коротки, и рвал их я — едва убеждался, что меня куда–то хотят вовлечь, в какие–то «отношения». А я, вы знаете, не верю в «творческие союзы», в подкрепленное постелью единомыслие. Мне нужен был секс ради секса. Я поздно созрел для него, но созрел же, в конце концов. Секс — это живое, информация — это мертвечина, я не питаюсь падалью и больше не сплю с журналистками.

А все легкость. Легкость… Захожу в офис и вижу в углу за компьютером синеглазую девицу в желтом свитере, с распущенными волосами. Сочетание понравилось: «С такой я еще не спал». И скоро уже не знал, как от этой синеглазой отделаться.

На чьем–то дне рождения познакомился с чьей–то женой. Понравилась ямочка у рта, когда она улыбалась, и вся мордашка — вздорная такая, детская. При этом — глубокий, грудной голос, удивительная рассудительность…

— Хочешь, я сделаю тебе минэт? — серьезно и рассудительно спрашивала она на следующий вечер. Через «э» спрашивала… и делала. Они тут все читают «Космополитэн» и знают, что презервативы и минет — это хорошо, а опасный секс — это опасно.