Мария Правда - Площадь отсчета

— Стой!

Первые ряды гренадер остановились, но на них напирали задние, толпа расступилась, сомкнулась и задвигалась вокруг его коня. Вид у них был потерянный — они явно не знали, как правильнее поступить.

— Мы за Константина! — вдруг выкрикнул краснощекий мальчишка–флейтщик и солдаты встрепенулись. — Ур–ра, Константин, ура, Константин!

Николай сидел на коне в густой толпе мятежников, совершенно один, и это было настолько странно, что он не испытывал страха. Беспокоило только, как бы преображенцы не начали стрелять без приказа.

— Когда так, — то вот вам дорога, — командным голосом сказал Николай и махнул рукой назад, в сторону Сенатской. Похоже, они были благодарны ему за подсказку. Гренадеры, сбившись вместе, в стадном порыве закачали знаменами, штандартами, с новой силой закричали «Ура!» и двинули дальше между молча посторонившимися преображенцами. Толпа на бульваре приветствовала их так же рассеянно, как несколько минут назад приветствовала Николая. Шагах в десяти от царя у гренадер нашелся барабанщик, и они валили дальше уже быстрее, с музыкой… Пошел мелкий снег. Свита стояла и слушала, как задорно и дурашливо уходил барабан.

— Абсурд, Ваше величество, — проснулся генерал Бенкендорф.

— Ты находишь? — пожал плечами Николай. Сейчас он был в таком состоянии, что, если бы с неба вдруг посыпались ангелы, он бы просто поинтересовался, какого они полка.

Кондратий Федорович не мог сосредоточиться — на Сенатской его просто замучили вопросами. Вопросов было два: «что делать?» и «где Трубецкой?» Посылали к нему Вильгельма — сказали: нет дома. Но может быть, он никого не велел принимать, кроме самых близких, доверенных людей, а Вильгельм подал свою карточку? Наверняка Сергея Петровича удержало что–то важное, а он не смог упредить, передать. Или его схватили? Но неужели об этом не знают дома? Рылеев шел к дому Лаваля быстрым шагом, почти бегом. Площадь уже оцепили — он пробивался через ряды подходивших солдат, потом с криком расталкивал жандармов. Тем, видимо, в суматохе не дали точных указаний, кого задерживать, и они пропускали чисто одетых господ. Он шел задать тот же вопрос, на который не мог ответить сам: «Солдаты пришли, стоят, мерзнут, что теперь делать?» На площади он уже сам боялся с ними разговаривать, только просил принести людям чего–нибудь поесть. Какой–то унтер, московец, взял у него денег, долго ходил, лавки вокруг позакрывались, и в конце концов принес лишь несколько ковриг хлеба и штоф водки. Все это разошлось в одну минуту. Где взять еще? Кондратия Федоровича знобило, большая енотовая шуба больно, как мешок, оттягивала плечи и не грела. Он задыхался от ходьбы. На Галерной улице никого. У дома Лаваля ни одного экипажа. Он тяжело дыша, на ватных ногах, вошел в огромную переднюю.

— Князя нет.

— Княгиня? Могу я видеть княгиню?

Пудреный лакей смотрел на него презрительно — притащился пешком, один — посетитель был неважный.

— Как прикажете доложить?

Господи, тут свет кончается, жизнь кончается… и не войдешь без доклада!

Кондратий Федорович пошарил в кармане — карточки при себе не было, он оторвал уголок от речи, в которой сегодня он должен был требовать отречения государя, и нацарапал негнущимися с мороза пальцами: «Кондратий Рылеев — срочно!»

Лакей иронически посмотрел на свой поднос, на который посетитель положил жалкий клочок бумаги, и величественно удалился. Кондратий Федорович рухнул в кресла. Ох, как же он устал! Все тело ныло, виски ломило нещадно, должно быть, и жар начинался.

— Чем могу служить?

Перед ним стояла княгиня Трубецкая, полноватая, бледная, в простом шелковом платье. Рылеев вскочил, растерялся — они видались всего два раза, да он и вообще всегда чувствовал себя скованно при дамах из высшего общества.

— Прошу извинить меня, любезнейшая… любезнейшая княгиня Екатерина Ивановна…

Екатерина Ивановна молча ждала, когда он что–то скажет, не помогая ему. Рылеев понимал, что надо бы обратиться к ней по–французски, но стеснялся своего дурного выговора.

— Я близкий друг вашего мужа… имел счастие бывать у вас летом… мне необходимо видеть Сергея Петровича… срочно! — он, не осознавая этого, театрально прижал обе руки к груди — от этого жизнь зависит!

Бледные губы княгини дрогнули. Рылеев понял, что она только что плакала.

— Я не, я не… — Екатерина Ивановна продолжала по–французски, — я не имею представления о том, где сейчас Сергей Петрович, — он ушел рано утром — я полагаю, к вам, — сердито уточнила она, — и не появлялся более. В городе, сказывают, беспорядки. Я посылала узнавать, где он, — в ее голосе уже звенели слезы, — но никто ничего не знает… Ничего!

Кондратий Федорович уже не сомневался, что она говорит правду.

— Екатерина Ивановна… княгиня… ежели он вернется, соблаговолите сообщить ему… что я жду его… мы ждем его… там, где уговаривались…

Рылеев скороговоркой простился, повернулся и вышел. Ему было невыносимо стыдно перед этой женщиной, перед Наташей, перед собой. Выход на площадь с Галерной улицы был уже перекрыт войсками, он пошел вспять, вышел на Английскую набережную, споткнулся на обледеневших булыжниках, чуть не упал. Что было делать? Он медленно шел вдоль замерзшей Невы, никуда не торопясь, бездумно, бесцельно. Огромное скопление войск было на Дворцовой. Зимний смутно желтел сквозь неплотную пелену начавшегося снега — кругом сплошные штыки. И всюду, по всем улицам барабаны, трубы, знамена. Он вдруг очнулся. Кто разрешал ему гулять? А если Трубецкой уже пришел, уже командует? Тогда подумают, что он дезертир.

Однако попасть к зданию Сената уже было совсем не просто. Войска, которыми за час его отсутствия успел обрасти памятник Петру, теснились на маленьком пятачке у забора, выплескиваясь вперед на площадь черной неправильной колонной. Напротив стояли кирасиры — их белые колеты были отчетливо видны в начинающихся сумерках. Зрителей тоже стало больше, они стояли вдоль всей набережной, глазели. О господи, чего ж они ждут? Кондратий Федорович продирался к своим, шуба мешала, какой–то мастеровой в толпе больно толкнул его в бок.

— Осторожнее, — раздраженно выкрикнул Рылеев.

— Сам осторожнее, — огрызнулся тот, — поди–тка, важный какой нашелся… хрен в шубе!

Своих он нашел с трудом — солдат стало больше, на их фоне кучка его друзей растаяла. Ну вот они — все или почти все — Евгений, Вильгельм, братья Бестужевы, трое… Нет Трубецкого! Не приходил? Они смотрели на него молча, как ему показалось, с укором.

— А где Якубович?

В отличие от Трубецкого, который как сквозь землю провалился, Якубовича видели сегодня в восемнадцати местах сразу. Сначала он бегал по Гороховой вместе с Московским полком, потом пристал к гренадерам, потом видели, как он чуть ли не обнимался с Николаем Павловичем на набережной, потом вернулся, размахивая саблей, с нацепленным на ней белым платком, в виде парламентера. Он призвал солдат «держаться твердо, потому что их крепко боятся».