Константэн Григорьев - Нега

Тут он превратился в запыленную моль — сразу же отросли необыкновенной длины и пушистости непослушные ресницы — потом забился и умер.

Начался новый полет — ничего не объясняющий, быстрый и одновременно невыносимо медленный по извилистым коридорам в перепончатую тьму…

Плюх! — Константэн очутился в ванне.

Обыкновенная, белая эмалированная ванна, пошловатая в своей земной косности, стояла в иллюминованном помещении и была до половины заполнена желтой горчичной водой.

«А где же мои носки?» — Константэн обнаружил, что его ноги оказались погруженными в горячую воду, а обе штанины были подвернуты до колен. Рядом кто–то сидел. Он робко поднял глаза и просиял: рядом–то сидел Пеленягрэ, тихий, как статуя.

— Виктор! — не выдержал юнкер минутного молчания. — Эй!

— Тише ты, ради Бога, — равнодушно сказал Виктор, продолжающий созерцать мутную воду, изредка шевеля пальцами ног. Юнкер подивился, что на него не обращают внимания, потом зевнул и стал оглядываться по сторонам. Зеркал нигде не было. А так была ванная как ванная: кафель, отсыревшая малость штукатурка, махровые и вафельные полотенца. Ему захотелось включить воду и посмотреть, что из этого выйдет. Но только он протянул руку к блестящему крану, Виктор странно глянул на него и зловеще мяукнул. Константэн каким–то образом понял, что это по–загробному означает «нельзя». Еще помолчали. Виктор вдруг щелкнул языком и с хитрецой спросил:

— Ну что, скапутился?

Константэн осторожно ответил:

— А ты?

— А я на второй круг пошел. Как Вадим дал дуба, стал являться во сне — стоит босой на полу и нашептывает: «Мне скучно, мол, без вас, ребята, пошли со мной…» Я пугался, потом доверился и вот…

— А сам–то он где?

— А экзамен сдает.

— Какой еще экзамен?

— А никто не знает: пойду, говорит, экзамен сдавать.

— И… куда же он… вышел?

— А через кран мы, через краник… Ты уж не открывай.

— Ну, дела. А мне сегодня Добрынин звонил.

— Да, он отсюда звонил.

— Ну?

— А вот, смотри, — Виктор сунул руку в воду и вытащил оттуда телефонный аппарат образца 1914 года. Набрал номер. Женский голос испуганно спросил: «Вам кого? Это Витя?» Затем в трубке кто–то зарыдал. Виктор самодовольно объявил, что скоро прибудут новые девчонки. Аппарат бухнулся в воду. Виктор вспомнил, что Добрынин с подругой осматривают выставку — где–то на Земле затонул корабль. В этот момент их безмолвной беседы из крана сама собой полилась вода. Слева от Константэна материализовался Великий Магистр. Он обнял юнкера. Тускло полыхнуло лезвие огромного ножа, он вонзился юнкеру в горло. Константэн поежился, ему было как–то неудобно. Вадим успокоил его, полоснув и себя по горлу, и хохотнул. В дверь ванной постучали.

Втиснулись две пепельные бабочки с человеческими лицами. Это были Добрынин и его подружка. Подружка кинулась к Константэну:

— Ой, бедненький! Вадимчик, зачем же так сразу? Он же еще непривычненький! — достала из воздуха бинт и замотала юнкеру горло. Он заплакал от умиления, спрашивая Добрынина:

— Скажи, Герберт, а что… там?

— За дверью–то?

— Да, да.

— Луна. Понимаешь, мы на Луне. Скоро выйдет наша книжка.

— Я так давно не видел Луны. Она все такая же — цепки, картеры, акияне… — Константэн умолк, обнаружив с досадой, что слова ему непослушны.

— Что ты, что ты, — замахал руками Виктор, — уже осьмнадцатую вечность какая–то не такая…

Тут из стены вылупился Быков. Отряхивая с себя фосфор, он надрывно закашлялся и спросил водки. Ему подали. Все стоявшие уселись в ванну. Вновь прибывший командор начал лихорадочно щелкать камушки, доставая их из кармана своей штормовки. Все деликатно молчали. Стоял страшный хруст. Казалось, что у Быкова четыре руки. Присмотревшись, Константэн убедился, что это действительно было так.

Из воды медленно поднялся запредельный глобус. Виктор схватил его за хрустальные бока и разбил, как арбуз, об колено. Затем со сверхъестественной важностью начал уписывать глобус за обе щеки. По белой шелковой рубахе архикардинала заструились, стекая с давно небритого подбородка, алмазные горы и марципановые города, целые куски жидкости плюхались обратно в ванну.

— Однако настало время идти на мельницу, — молвил Магистр.

Мертвяки вышли в сад. Сначала Константэн ничего не видел из–за клубов синего пара, набившегося ему в глаза. Однако вскоре показалось сребристое кладбище с шевелившимися оградками — вся Луна хотела слушать маньеристов. Фотографии с памятников сползали к эстраде, кое–где фотографий не было и ползли буковки. Юнкер томился ощущением, будто его сердце из шелестящей фольги изрезано на куски. На невозможном небе висел глаз размером с окружающее. Кто–то чиркал спичками, Вадим читал с эстрады, Виктор негромко смеялся в железных кустах. Фотографии были живые и хлопали в ладоши. На стареньком полифоне, дымясь, вертелись в неправильную сторону обжаренные в масле пластинки, так что музыка была.

Вдруг забрезжило море — стоял жаркий полдень, и мягкие неблагодарные существа барахтались в сапфирах. Девушки играли в волейбол, одна из них обернулась к юнкеру, и тот сразу потерял подсознание: в обрамлении пышных волос зияла черная пустота, и там, где должны были манить и восхищать ласковые глаза, пылали лютой злобою две огненные точки. Смерть внутри смерти — вот стилет, прорвавший последнее «я» Константэна. Но когда вслед за сознанием уничтожается подсознание — остается астральная сила. И она, смерчем вонзившись в разгул гнили, вырвала ослабевшее «я» юнкера из смрадной пасти Абсолютного небытия, вынула из ледяного желоба стремительного падения — и восстановила.

И очнулся, очутился — он или уже Тот, другой? — в сухом сиянии, и обнаружил, что осень, что сидит он, бесконечно усталый, на огромном куске пиленого сахара где–то на Марсе.

Вселенная порхает над ним обманувшейся двойной бабочкой, и проступает из вековечной тьмы стеклянный лик Нового Путешественника.

С неправильной быстротой мелькают перед зрителем кадры — Уайльд с Констанцией Ллойд… Пеленягрэ с юной женой… она крупным планом — улыбка, воротник «Медичи», двухцветный букет крупных роз, атласное платье цвета примул и миртовые веточки… Магистр с Приором спорят о Лисиппе, сидя в фойе на бархатных подушечках… толстая администраторша… журналист Костя Елгешин… гудящий переполненный зал…

Орден открывает сезон в студенческом театре МГУ.

Вдруг что–то щелкает, и на сцене оказываются двойники маньеристов, как бы их негативы. Что такое? Кто–то подделал документы! Настоящих поэтов выставляют из зала! Скандал…