Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории

Энергично щелкнула ручка двери, вошла Шарлотта с лейкой и направилась прямо к его столу. Он немного отодвинулся вместе со стулом, чтобы она могла у него за спиной полить большой фикус — свою гордость; цветок дорос до потолка, и там, изогнувшись, обрамил высокое окно их виллы в стиле модерн. Потом она занялась цветами на жардиньерке у противоположной стены. Крчма с тревогой заметил, как у нее вдруг бессильно опустилась рука с пустой лейкой.

— Знать бы, где Гинек лежит… — заговорила она знакомым тоном, предвещавшим слезы.

И хотя двери в ее комнату были закрыты, Крчма почти физически ощутил церковный запах горящих свечей.

— Для нас Гинек лежит на Ольшанском кладбище. — Он постарался сказать это примирительным тоном.

— Но где он покоится на самом деле? — всхлипнула Шарлотта. — Так ужасно представить — ночная пустыня… сбегаются гиены, и вот только груды костей, выбеленных раскаленным солнцем… Немцы, конечно, не хоронили павших с неприятельской стороны! — Она уже почти кричала. — Мы могли бы теперь все вместе счастливо жить, если б не твоя чрезмерная…

— Довольно, Лотта, — перебил он ее. — Ты прекрасно знаешь: он сам решил идти, и я не имел права его удерживать. Никто не имеет права запрещать другому сражаться за родину.

— Будь она проклята, твоя любовь к родине! — Шарлотта уже не владела собой, стала жестокой. — Будь это твой собственный сын, ты бы ему никогда не позволил идти, понимаешь, никогда!

— Перестань, ты не права. И дай мне работать, Лотта, пойми, для работы нужен покой…

Конечно, она не хотела так хлопнуть дверью — просто дверь вырвалась из рук.

— Годовщина смерти Гинека, а ему надо ра-бо-тать… — уже за дверью сорвался в истеричном плаче ее голос, она обращалась к попугаю. — Как будто сегодня обычный день…

Крчма посидел, уткнув лицо в ладони, в горле запершило, как от едкого запаха горящих свечей. Опять я был так категоричен: заявить человеку, что он ошибается, а прав я, — самое худшее, что можно сделать. Никто ведь не ошибается нарочно, так лее, как никто не хочет, чтобы у него помутился рассудок; просто люди считают свои ошибки непоколебимой истиной.

…Внутренняя борьба Роллана за освобождение от пацифистских настроений, от пацифистских настроений…

Нет, нет, сегодня и впрямь лучше заняться школьными тетрадями, отбывать эту каторгу учителей… А, наконец спасительная мысль! „Внутренняя борьба Роллана нашла отражение в судьбе Аннет Ривьер, героини „Очарованной души“. Быть самим собой, ничего не делать наполовину, выступая против лицемерных условностей, вплоть до разрыва с семьей…“

В прихожей зазвонил звонок, раздосадованный Крчма посмотрел в окно. У ворот двое незнакомых. Если они ко мне, то сегодня — самый неудачный день из тех, которые лучше бы вычеркнуть из памяти…

Вот как — оказывается, это родители Ивонны! Появление отца и матери бывшей ученицы в квартире бывшего классного наставника — действительно нечто исключительное.

Он усадил гостей за журнальный столик. Работа над очерком о Роллане пошла сегодня к чертям собачьим. Ладно, хоть воспользуюсь случаем, чтобы немного разрядить атмосферу в доме! И он пошел попросить Шарлотту приготовить чай (от кофе пани Мандёускова отказалась, и так, мол, совсем не спит из-за Ивонны).

— Вы — наша последняя надежда, пан профессор, — сцепила руки Мандёускова, подробно рассказав о сумасбродной выходке Ивонны. — Они все в классе так вас уважали, ну и Ивонна, конечно…

— Боюсь, в данной ситуации это мало поможет…

Шарлотта внесла поднос с чашками. Крчма с некоторой опаской поглядывал на неприступное, все еще трагическое выражение ее лица; его гости часто бывают источником беспокойства, реакциями жены управляет ее психическое состояние в каждый данный момент, они непредсказуемы. Шарлотта сосредоточенно, без улыбки, оглядела гостей, особенно женщину. Малопривлекательное лицо последней как бы немного успокоило ее; просьбу пани Мандёусковой подсесть к ним и помочь чутким женским советом в таком трудном положении Шарлотта довольно категорически отвергла. Крчма предпочел не уговаривать и дать ей уйти.

— Что вы нам посоветуете, пан профессор? — Мать Ивонны повернула к нему озабоченное, заплаканное лицо. — Может, искать ее через полицию?

Некоторое время Крчма разглядывал их; он сам корил себя за это, но что-то в их поведении вызывало у него ассоциации с образами Конделиков.

— Зачем же напрасно позорить себя и ее? Быть может, вы и ускорите возвращение Ивонны домой на день, зато потеряете куда больше в ее отношении к вам.

Крчма вдруг осознал, что, в сущности, признателен им за визит: правда, оторвали его от работы, но вместе с тем вывели из неестественного для него состояния обороны; ведь ему больше пристало атаковать, чем неуверенно защищаться.

— Значит, вы думаете, Ивонна вернется?

— Уверен. Она вернулась бы даже в том случае, если б ее американский партнер предложил ей брак: ей пришлось бы тогда выполнить здесь кое-какие формальности.

— Боже, что вы имеете в виду? — ужаснулась пани Мандёускова, ее испуганный взгляд блуждал, глаза увлажнились. — Наша дочь все-таки… Мне говорила золовка, что офицеров, которых Ивонна сопровождала на западно-чешских курортах, было достаточно много! — проговорила она, будто защищаясь.

— Но жениться на ней может только один, — заметил Крчма, сочувственно улыбаясь — он не мог заставить себя говорить более серьезно.

На лице Мандёусковой сменилась целая гамма чувств, которые отражали мысли, проносившиеся у нее в голове.

— Но такого… Ведь… даже если… Они не смогут венчаться в католической церкви, у них там бог знает какие церкви! А Ивонна — добрая католичка, и на конфирмации была…

— Ну, она свое получит, пусть только вернется! — Отец стиснул свой слабенький желтоватый кулак, но тут же и разжал его. — Свадьба в костеле — как бы не так! — Он иронически посмотрел на жену. — Я-то хорошо знаю, как бывает… Все я знаю!..

— Все знать — значит все прощать, — ответил Крчма чуть ли не с праведным выражением лица. — Хотя бы потому, что вы католики. Не хотелось бы мне читать вам проповедь но, коль уж вы пришли ко мне за советом… На вашем месте я бы постарался понять побуждения Ивонны: она выросла во времена протектората, потеряла, как и все ее сверстники, шесть лучших лет юности и теперь хочет как-то это наверстать. Удовлетворить любопытство…

— Вот видите, а ведь мы ей с малых лет вдалбливали в голову: не будь любопытной!

— Почему? Некоторые виды деятельности питаются именно любопытством. Чего бы без него добилась, к примеру, наука? И писателям без него не обойтись!

— Вы как будто на ее стороне, пан профессор. А еще педагогом называетесь! Ведь у Ивонны дома было все, чего ни пожелаешь! — Пани Анежка с досадой отодвинула чашку с чаем. — А что следует и чего не следует делать, удовлетворяя свое любопытство, этому ее должна была научить школа! Целых восемь лет вы были для детей, что называется, наставником жизни! Если бы и школа выполнила свой долг, не было бы у нас теперь такого горького опыта. Но я, наверное, переоцениваю влияние школы: похоже, все из вашего класса — одного поля ягода!